ЧЕЛОВЕК ИЗ "ГРУППЫ "Я"

Александр ЧУДОДЕЕВ

У разведчиков нет срока давности для раскрытия тайн — их война никогда не кончается.

На его визитной карточке значится: писатель, Герой России. До последнего времени мало кто знал, что на самом деле ЮРИЙ КОЛЕСНИКОВ служил во внешней разведке, являлся одним из сотрудников особой "Группы "Я", подчинявшейся лично Сталину. В судьбе и характере этого человека тесно переплелись черные и белые полосы сталинской эпохи, хрущевской оттепели и брежневского безвременья. Тем не менее своего прошлого и людей, с которыми его свела жизнь, он не стесняется. Своими учителями числит руководителей советской внешней разведки Якова Серебрянского, Павла Судоплатова, Павла Фитина.

Рассказывает о дружбе с Василием Сталиным и братьями Меркадерами (один из них — Рамон Меркадер, убийца Троцкого). В интервью обозревателю "Итогов" Александру Чудодееву Юрий Колесников вспоминает о своей Войне и о своей Победе.

- Юрий Антонович, чем для вас была Великая Отечественная?

 — Почетной работой. Порой тяжелой и одновременно радостной от чувства выполненного задания. После Дня Победы опять начались рабочие будни, только уже, понятно, в мирной обстановке. Правда, в послевоенное время мне приходилось больше действовать, находясь на нелегальном положении. Скажем так, я был специалистом по отдельным странам Европы...

- Как вы пришли в разведку?

 — В разведку, как правило, не приходят. Это не гостиница. Если у вас есть к этому ремеслу призвание, то вас рано или поздно найдут.

Я, к примеру, собирался стать авиатором. Родом я из города Болграда Одесской области, тогда Бессарабии, входившей в состав Румынии. Мой отец служил рядовым в царской армии и имел звание "николаевского стрелка" на манер, очевидно, последующего ворошиловского. А до этого я окончил румынскую начальную школу в Болграде, затем лицей "Кароль II", поступил в авиашколу "Мирча Кантакузино" в Бухаресте, там же работал в автомобильном гараже немецкой фирмы "Шенкер". Учеба в школе свела меня со многими именитыми личностями, ибо спортивные самолеты будущего румынского монарха Михая, принца Николая и прочих знаменитостей базировались на единственном аэродроме Бэняса в бетонном ангаре авиашколы. Но стать авиатором мне было не суждено. Накануне рождества 39-го года директор школы посоветовал мне сменить место учебы — всплыло мое бессарабское происхождение. Для Румынии, которая в то время всерьез начала примерять фашистский мундир, такие летчики, как я, были не нужны. Пришлось вернуться в родной Болград. После того как в конце июня 1940 года на окраине Болграда был выброшен советский десант и отторгнутая румынами от России в 1918 году Бессарабия вошла в границы СССР, со мной впервые побеседовали в НКВД...

Начало войны меня застало в оперативной группе НКГБ УССР при 25-м погранотряде на румынской границе. В связи с отходом наших частей в глубь страны мне приходилось постоянно переходить линию фронта с заданием. Через четыре месяца после начала Великой Отечественной я был зачислен в Особую группу НКГБ СССР и направлен в Уфу, где прошел необходимую подготовку для нелегальной работы во вражеском тылу. В Уфе тогда находился эвакуированный штаб Коминтерна, многие члены которого также проходили соответствующую подготовку. Вначале меня зачислили в "советскую группу", а затем перевели в "немецкую", где все были в прошлом офицерами вермахта, не принявшими режим Гитлера, имели опыт борьбы с фашизмом в Испании.

Впоследствии многие из моих сокурсников стали известными по-своему личностями. В середине марта 42-го я уже в Москве, а в конце месяца — в глубоком тылу фашистских войск, где на протяжении 18 месяцев выполнял спецзадание, поддерживая регулярную связь с 4-м управлением разведки и диверсий НКВД, возглавляемым комиссаром госбезопасности Павлом Анатольевичем Судоплатовым.

- Расскажите о нем подробнее...

 — О нем можно говорить бесконечно. Сейчас, увы, таких личностей почти не осталось. Талантливейший разработчик почти всех вошедших в историю спецопераций за пределами СССР. Несмотря на высокий пост, оставался предельно доступным для подчиненных. Скромность и обаяние были отличительными чертами Павла Анатольевича. Он был награжден целым "иконостасом" орденов Ленина, Суворова, Красного Знамени. Арестован 21 августа 1953 года. По приговору коллегии Военного трибунала отбывал наказание в камере Владимирского централа в течение 10 лет. Час в час, минута в минуту. Реабилитирован уже при Борисе Ельцине в 1992 году. Четыре года спустя скончался. Но лишь в 99-м все его награды были возвращены семье.

- Правда, что именно Судоплатов был организатором ликвидации Троцкого в Мексике?

 — Он руководил этой операцией по личному заданию Сталина. Непосредственно в Мехико действовал генерал госбезопасности Наум Исаакович Эйтингон. Он блестяще выполнил задание. А братьев-испанцев Луиса и Рамона Меркадеров я знал, а с Луисом учился в спецшколе в Уфе. Вот видите, на стене висит мини-копия того самого ледоруба — как-то давно, когда они приходили ко мне в гости, Луис мне ее подарил. Кстати, в моей московской квартире перебывали многие известные личности. Тут бывал Паккард — Василий Иосифович Сталин, который получил от меня такое прозвище не только за то, что у него был восьмицилиндровый "Паккард", сколько за свое неадекватное поведение...

- Что это за спецподразделение — "Группа "Я"?

 — Многого даже до сих пор сказать не могу. В кодексе "Группы", которого, кстати, никто не отменял, было записано, что "нигде, никогда, ни при каких условиях и обстоятельствах я не буду ни писать, ни говорить, ни... Если же я нарушу данную клятву, пусть меня постигнет суровая кара..." Для членов "Группы" не существовало понятий "не могу" или "невозможно". Любое задание командования должно быть выполнено, и выполнено в срок, чего бы этого не стоило...

Поэтому сегодня мне просто непонятно, почему не выполняются указания президента о поимке главарей бандформирований в Чечне. Непонятно, как вообще можно вести там войну дольше, чем мы воевали с немцами в период Великой Отечественной. Либо у нас уже не осталось подобных спецподразделений, либо — что самое отвратительное — эта война кому-то очень нужна. Третьего объяснения я не нахожу.

- Вернемся к вашей работе в немецком тылу...

 — В марте 42-го года вызвал меня Яков Исаакович Серебрянский. Кстати, железный был человек. В прошлом эсер. В органах ОГПУ-ИНО (внешняя разведка) с 1919 года. Возглавлял особую группу, так называемую "Группу "Я", подчинявшуюся Сталину и выполнявшую особые задания. Руководил заграничной агентурой в странах Европы, Азии, Африки и Ближнего Востока. Разрабатывал и руководил операцией по поимке в Париже главы антисоветского Центра — РОВС (Русский общевоинский союз) — бывшего царского генерала Кутепова. В ноябре 1938 года, несмотря на доверительные отношения со Сталиным — тот называл его просто Яшей, — был арестован и в начале войны с Германией приговорен к высшей мере. В августе 41-го года по распоряжению Сталина освобожден, восстановлен в партии. В августе 53-го был вновь арестован и во время допроса в 56-м скончался...

И вот этот человек поручает мне, 20-летнему мальчишке, особое задание. Перейти линию фронта и на захваченной фашистами территории выполнять не только обычные для сотрудника "Группы" дела, отвечать за рацию и шифры, но и наблюдать за деятельностью начальника разведки одного из крупнейших партизанских округов. Как меня предупредили, человек он тертый и решительный, приговоренный в свое время к расстрелу за ежовские "подвиги", а затем в начале войны по указанию Сталина освобожденный, и потому надо быть начеку. Позднее, в 1943 году, этот человек, видимо, чтобы выслужиться, послал в Москву радиограмму о том, что в Могилев немцы завезли тонны отравляющих веществ и тем самым готовятся к химической войне. Для достоверности указывались координаты тех мест, где якобы находятся склады с ОХВ. По своим агентурным данным я знал точно, что никаких складов с ОХВ в Могилеве не существует. Поэтому, узнав о самодеятельности начальника разведки, послал вдогонку свою опровергающую радиограмму. Представляете, какой она вызвала переполох!

Мало того, что разведка сообщает взаимоисключающую информацию, что само по себе скандал для "конторы", да еще сообщает о таких нешуточных делах. Ведь на дворе был 43-й год — чувствовался перелом в войне, а тут что, противник затевает новую, химическую? Меня срочно вызвали в Москву. Убедиться в моей правоте помог случай. Во время разбирательства, которое проходило в присутствии Берии, мой оппонент ссылался на сведения, которые он, мол, получил от своего агента — одного фашистского майора, последняя встреча с которым состоялась якобы пять дней назад. Я назвал это ложью. "На каком основании? Ведь вы в Москве уже недель пять и знать никак не могли об их недавней встрече", — спросил меня нарком. "Так точно! — ответил я, обливаясь потом.

 — Но дело в том, что этот немец был пленен и пару недель назад доставлен в столицу разведчиками ГРУ Генштаба". Берия тут же позвонил начальнику ГРУ, и тот подтвердил мои слова. Помню, как "хозяин" вскочил со своего стула, подлетел к начальнику разведки и отвесил ему сочную пощечину. Через некоторое время я узнал, что этого человека расстреляли...

- Вас не раз представляли к званию Героя Советского Союза, но вы так его и не получили. Почему?

 — Понимаете, в реальной войне не может быть подвига без жертв, иногда даже среди своих. Короче, были обстоятельства, были и "доброжелатели" в своем же ведомстве. Был такой случай. Поздней осенью 1943 года меня с группой работников Особого отдела направили на укрепление в партизанское соединение Ковпака. Как-то мы отбили случайно попавших в плен к бандеровцам трех наших бойцов-особистов. Начальник Особого отдела решает их расстрелять как предателей. И одного из них — младшего сержанта Репко, в прошлом героя Сталинграда, расстрелял-таки. Узнав о таком самоуправстве, я отменил расстрел двух других приговоренных и отправился на разговор с начгруппы, который в 1937-1938 годах прославился своей работой следователя НКВД. Наш мужской разговор перерос в скандал. Причем если бы я дважды не выстрелил в воздух из своего маузера, не разговаривал бы сегодня с вами. Меня бы ликвидировали по обвинению в защите предателей.

Тот начальник впоследствии использовал данный случай, чтобы опорочить меня. В результате награды я не получил. Вот что говорится в составленной в октябре 1995 года справке N 975 Центрального архивного управления при кабинете министров Украины на запрос администрации президента РФ и Службы государственных наград президента РФ на предмет присуждения Колесникову Ю.А. звания Героя России: "2 июля 1944 года разведгруппа, возглавляемая Колесниковым Ю.А., с боем отбила у противника три эшелона, находившихся на переезде Савонна железной дороги Минск-Барановичи. В результате боя было уничтожено: 24 немецких солдата и офицера, 14 взято в плен. С эшелонов захвачены трофеи: 4 немецких новых тягача типа "татра"; 27 грузовых автомашин; 9 легковых автомашин; средние танки и самоходные установки; ремонтная мастерская (1 вагон); 8 вагонов с углем; вооружение и штабная документация. Заняв оборону, разведчики под командованием Колесникова Ю.А. удерживали переезд Савонна с захваченными эшелонами в течение нескольких часов под сильной бомбежкой штурмовой и бомбардировочной авиации противника. Подошедшим частям Красной Армии были переданы эшелоны с вышеуказанным имуществом". В другом документе в президиум Верховного Совета СССР, подписанном 19 июня 1963 года начальником канцелярии президиума Верховного Совета Украинской ССР А. Валетчиком и всеми Героями СССР из соединения Ковпака, говорится: "...т. Колесников достоин присвоения ему звания Героя Советского Союза за успешные боевые действия: 1. захват, предотвращение взрыва и сохранение 186 м моста через р. Неман, а также передачу его наступающим частям Советской Армии и создание плацдарма для успешного развития наступательных операций наших войск в июле 1944 года..." Но представление партизанами меня к званию Героя так и осталось без ответа.

- А что это за история с награждением вас пистолетом "Зиг-Зауэр"?

 — Было это 13 июля 1944 года в ходе той же операции по взятию города Мосты.

Я с ударной группой разведчиков направился на связь с нашими, подступающими к городу. Вдруг видим: навстречу мчится "опель-капитан". Одетый в немецкую форму, подаю знак шоферу остановиться. Но машина проносится мимо. Находящиеся впереди бойцы открыли огонь. Автомобиль летит в кювет, а пассажиры — немецкий генерал и водитель — оказываются в наших руках.

Пленных обезоружили и направили в штаб батальона. За поимку генерала меня наградили его машиной и "Зауэром". В тот же день этот генерал сбежал из-под стражи. Свои простили ему плен и даже назначили комендантом Берлина. Это был последний фашистский комендант столицы Третьего рейха Гельмут Вейдлинг.

Почти полвека спустя я передал эти трофеи в музей Великой Отечественной войны на Поклонной горе. Эксперты в своем официальном заключении записали, что 7,65-миллиметровый самозарядный пистолет "Зауэр" 38H зав.Ь 289423 является "уникальным образцом наградного личного оружия".

- До сих пор идут споры, почему Сталин никак не реагировал на сообщения нашей разведки о точных сроках начала войны. В чем была причина?

 — Я знаю не понаслышке, что наша разведка неоднократно об этом докладывала. Вот, к примеру, одно из подтверждений. Передо мной документ Ь 1416 под грифом "Срочно. Совершенно секретно", датированный 30 апреля 1941 года на имя Сталина, Молотова и Берии и за подписью начальника 1-го управления (внешняя разведка) НКГБ Союза ССР Павла Фитина. В нем говорится, что, по агентурным данным агента "Старшина", полученным из Берлина, Германия нападет на Советский Союз 22 июня 1941 года. Как рассказывал мне сам Павел Михайлович Фитин, вместе с наркомом госбезопасности Всеволодом Николаевичем Меркуловым они поехали на доклад к Сталину по этому поводу. После краткого доклада Иосиф Виссарионович спросил: "Вы уверены в источнике, который сообщил вам эти данные?" Фитин сказал: "Безусловно, ибо они переданы нашим давним и абсолютно проверенным агентом". Сталин подумал и сказал: "Хочу, чтоб знали: ни одного честного немца нет". Потом, подумав, добавил: "За исключением Вильгельма Пика". Тот в то время сменил Тельмана на посту генсека немецкой компартии.

Я тогда спросил Фитина, почему он так сказал. "Он так просто мыслил", — ответил Фитин. Уже 22 июня, ранним утром, Фитину позвонили на дачу в районе Тарасовки, чтобы он срочно выехал в Москву на доклад к Сталину. По дороге в столицу Павел Михайлович видел идущих по дороге радостных выпускников десятых классов и спросил сам себя: "Неужели "Старшина" был не прав?" Но когда он вошел в наркомат, дежурный сообщил ему, что германские войска перешли границу с СССР. Слово "война" в тот момент старались не произносить. Уже гораздо позже Фитин признался мне, что, как ни странно, он в тот момент чувствовал себя самым счастливым человеком. "Почему? — спросил я. — Разве можно было радоваться началу войны?" — "Если бы немцы хотя бы на день перенесли наступление, то меня, наверное, не было бы в живых", — последовал ответ. И он не лукавил — Сталин не прощал неточностей.

- А какова была дальнейшая судьба Павла Фитина?

 — Ему повезло по сравнению с остальными. К моменту ареста Берии он был министром госбезопасности Казахстана. Отделался легким испугом: конечно, из органов его попросили, но даже без выговора. Потом он работал в Госконтроле СССР и РСФСР. Когда же изредка встречались, он почему-то чаще всего вспоминал не наши подвиги времен Великой Отечественной, а свой казахстанский период. Вспоминал, как у него "на поселении" жили многие известные люди. В частности, жена Молотова Полина Семеновна Жемчужина получала 25 рублей в месяц и, чтобы не умереть с голода, ходила по рынку и пробовала сметану, сыр, творог. А казашки ее гнали. И это-то жену второго человека после Хозяина!

Да и у самого Павла Михайловича были в жизни подобные периоды. После 1946 года, когда его сняли с руководства всей внешней разведки, которую он возглавлял с 1938 года, и стал не у дел, он тоже какое-то время жил в стесненных условиях. Помню, как-то я приезжаю к нему в маленькую комнатушку, которую он снимал в районе Палашевского рынка, и вижу, как бывший "начальник Штирлица" разгружает руками уголь, который "для сугреву" привезли всему дому...

Я вспоминаю одну из последних наших встреч. В июне 1953 года он, уже будучи министром госбезопасности Казахстана, приехал в Москву на коллегию.

Остановился как всегда в номере гостиницы "Москва" и пригласил меня. Мы хорошо посидели, и Фитин посетовал, что коллегия задерживается, ибо "нет дома хозяина" — Лаврентия Павловича, — куда-то уехал. Я возразил Фитину, что по моим "случайным данным", он уже приехал из Кыштыма, где в то время находился один наш урановый объект. Мы крепко поспорили: уехал-приехал.

Чтобы разрядить атмосферу, я заявил, что не люблю, когда руководители куда-то уезжают, и привел румынскую поговорку: "Когда кошки нет дома, мыши танцуют на столе". На том и расстались. Проходит несколько дней, Фитин поздней ночью приезжает ко мне домой. Спрашивает: "Ты что-нибудь знаешь?" — "Я ничего не знаю", — отвечаю. "А что ты мне говорил про каких-то кошек и мышей" — "Да я просто об этом сказал, чтобы подтвердить свою точку зрения, что хозяин должен быть на месте, у пульта, ибо этим могут воспользоваться другие — мало ли что". "Его арестовали", — говорит Фитин и особым жестом показывает, что арестовали Берию. И тут же меня огорошивает: "А ведь ты знал об этом, иначе не привел бы той румынской пословицы". Естественно, я не знал и пословицу привел просто к слову. Но интуиция меня не подвела.

Случай этот рассказываю в качестве примера: как важно для разведчика вставить нужное слово в нужное время, да так, чтобы даже твой начальник — высокий профессионал — был смущен...

- Одержав победу в мировой войне, почему мы в конце концов проиграли?

 — Мы не проиграли, но у нас не умели ценить людей, которые добыли эту победу.

Один эсэсовец, который попал в плен, потом прошел наши лагеря, выйдя на свободу, как-то со мной разговорился. Помню, сказал мне: "С вашими солдатами по отваге и умению воевать никто в мире не сравнится. Но, находясь в плену, я понял, почему вы никогда не воспользуетесь плодами своей победы. Потому что вы не умеете беречь своих людей..."

- Чем вы занимались после войны?

 — В 80-е годы я был заместителем председателя одного из комитетов, который занимался контрпропагандой по утечке умов. Помните, президент США Рейган назвал нас "империей зла", страной, из которой "все честные люди" стремятся уехать. Мне было дано поручение провести ответную акцию по приглашению и приему у нас бывших эмигрантов, желающих вернуться в СССР. Прибыло более 300 семей из разных стран, включая США, Израиль, Австрию. К примеру, три семьи, продав свою недвижимость, при приезде на "старую Родину" передали около 150 тыс. долларов в фонд Чернобыля. Но в гостинице, где они поначалу проживали, с них драли три шкуры. Мне стоило много крови, в том числе и скандалов в ЦК КПСС, чтобы добиться справедливости, чтобы этим людям дали нормальные квартиры и т.д. Это были люди с востребованными профессиями, которые нашему государству были очень нужны. В конце концов им предоставили жилье, но было уже поздно. Многие из них, не выдержав чиновничьего беспредела высших руководителей партвласти, уехали обратно.

- Вы женились по любви или вам жену подбирали?

 — Мне повезло. На Ларисе Михайловне я женился по любви. Но моя жена была из известной семьи. Ее отец — подводник — крепко дружил с незапамятных времен с маршалом Устиновым, бывшим министром обороны СССР. А так, жен "со стороны", как и других важных "мелочей", в нашей профессии почти не бывает.

- А кто вам вручал звезду Героя России?

 — Это случилось в Кремле 26 февраля 1996 года. Между прочим, в третий раз содействовала этому не моя "контора", а писательская организация во главе с Сергеем Михалковым. Звезду вручал лично Борис Николаевич. Но выступил я там нехорошо. Я, в частности, сказал, что сильного не бьют, что его побаиваются, но ценят и уважают даже недруги. Для этого у нас имеется все необходимое. А дальше перешел на известный сталинский акцент, заявив, что здесь у нас все решают кадры. Поднялся хохот. Оркестр, который стоял поодаль, не разобрался и сыграл что-то торжественное. После паузы я перечислил своих командиров и учителей — дважды Героя Советского Союза Сидора Ковпака, Петра Вершигору, Павла Судоплатова и Якова Серебрянского.

Благодаря им, сказал я, Юрий Колесников стал тем, кем есть. Борис Николаевич слегка похлопал... Потом мне доложили, что президенту не понравились некоторые мои пассажи. Но я все равно считаю, что говорил правильно...