Полковник Ботян остаётся в строю

– Алексей Николаевич, мало кто знает, что вы свой первый бой с фашизмом приняли в самом начале Второй мировой войны…

– Да, так уж распорядилась судьба, что 1 сентября 1939 года где-то в районе Познани наш 3-й дивизион зенитной артиллерии уже отражал налёт гитлеровской авиации. Расчёт, в котором я был наводчиком орудия, сбил тогда бомбардировщик «Юнкерс». Я
воевал как простой солдат, особо тогда не задумывался, что я белорус, а тут бои за Польшу.

– Извините, а каким образом вы оказались на службе в польской армии?

– Родился я в Российской империи – в последние дни её существования! Но эта территория в 1920 году отошла к Польше. В 1935 году я окончил польское педагогическое училище, получил специальность учителя начальных классов, а в 22 года, как положено, был призван на военную службу. Попал в «подофицерскую школу», где готовили младших командиров для зенитной артиллерии. Нас обучали на 40-мм автоматических пушках «Бофорс» шведского производства, образца 1936 года. Служба шла успешно, я даже досрочно получил первое унтер-офицерское звание – стал капралом.

– Чувствовалось тогда приближение войны?

– Да, чувствовалось, что она на пороге. Причём война эта будет не с русскими, не с большевиками! Офицеры периодически проводили в подразделении что-то типаполитинформаций на тему международного положения. К тому же многие солдаты и сами стремились получать сведения о событиях, происходящих в мире. Речь шла о немцах, хотя ещё со времён Пилсудского польское руководство постоянно заигрывало с Гитлером, и Варшава, казалось, пользовалась его покровительством. В 1938 году, при разделе Чехословакии, ей перепала от гитлеровских щедрот Тешинская область.
Однако у Германии были к Варшаве свои претензии, порождённые условиями Версальского мира. Польша уповала на свои соглашения о взаимопомощи с Францией и с Англией, надеялась, что союзники не дадут их в обиду. Однако на всякий случай в Польше был проведён призыв резервистов. 1 сентября гитлеровцы обрушили на Польшу всю свою военную мощь, однако западные союзники никакой реальной помощи им не оказали.

– В результате польская армия была вынуждена отступать…

– В основном отступали организованно, останавливались, пытались остановить врага, даже контратаковали, но всё равно затем приходилось продолжать отступать. Самолёты люфтваффе бомбили военные объекты и мирные города, колонны войск на марше и толпы беженцев. Бомбили безжалостно и страшно, стремясь не только разгромить, но и психологически подавить. Это им удавалось: среди мирного населения была очень большая паника, люди бросали всё, что у них было, и бежали от наступающих германских войск. Очевидно, в памяти у многих всплывали картины немецких зверств, совершавшихся во время Первой мировой войны, после которой прошло всего-то два десятилетия…

– Вы увеличили тогда свой боевой счёт?

– Да, мой расчёт сбил ещё два «Юнкерса». Немцы поначалу то ли недооценивали противника, то ли излишне уверовали в свою неуязвимость. Уж больно нагло они действовали, слишком низко и неторопливо пролетали над отступающими войсками и беженцами, словно бы наслаждаясь своим мнимым всевластием. А может, им также не хватало опыта и боевой выучки… Всё-таки большая война только ещё начиналась.

– Итак, немцы развивали наступление, готовясь дойти до советских границ, но 17 сентября начался освободительный поход Красной Армии: войска Белорусского и Киевского Особых военных округов перешли границу, чтобы – официальная формулировка – «взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии».

– Именно так! Разве можно сравнивать поведение советских освободителей и гитлеровских захватчиков? 8 сентября 1939 года начальник абвера адмирал Канарис сообщал обер-квартирмейстеру генералу Штюльпнагелю, что руководство СС похваляется тем, что ежедневно расстреливается не менее 200 поляков – без всякого судебного разбирательства. А спустя два года в историю войдёт «Львовская резня», начавшаяся 30 июня 1941-го, когда во Львове гитлеровцы, точнее их украинские приспешники из батальона «Нахтигаль», расстреляли цвет интеллектуальной элиты старинного города – сорок пять выдающихся учёных и общественных деятелей…

– Некоторые сейчас утверждают, что наши органы тогда гуманностью не отличались…

– О том, что тогда происходило в западных белорусских землях, я могу судить по своему родному району. У нас не тронули ни одного инженера, ни одного врача… Даже польских полицейских, которые у нас в районе были, и тех никого не арестовали. Забирали тех, которые были связаны с «двуйкой» (военной разведкой Польши. – Ред.), польской контрразведкой, брали активных антисоветчиков, а также тех, кто воевал против Красной Армии в 1920 году, – тех действительно вывозили от нас на восток. Может, это и правильно было, потому что не знаю, как бы повели они себя в начале будущей войны… Но никаких репрессий, расстрелов не было.

– Однако вернёмся к вашей боевой судьбе…

– Когда стало известно, что Красная Армия вошла на территорию Польши, то польским частям была дана команда уходить в Румынию. Венгрия, которая ближе была, находилась под сильным влиянием Германии и Италии, и если бы польские войска только сунулись на её территорию, то были бы немедленно разоружены и превращены в военнопленных. На подходах к городу Львову немцы нас догнали и пытались задержать, но не сумели. Потом мы наткнулись на красноармейские подразделения… Не скрою, постреляли немного, но обошлось без убитых. Нашим немногим раненым тут же оказали медицинскую помощь. Никакой злобы, даже простого недоброжелательства со стороны красноармейцев польские солдаты не почувствовали – словно бы никто ни в кого и не стрелял. Так что вскоре тех, кого надо, отправили в лазарет, а остальных построили в колонну и под небольшим конвоем повели в наскоро оборудованный полевой лагерь для военнопленных. Там мы пробыли несколько дней, а затем нас рассадили в теплушки и куда-то повезли.

Знаете, у меня тяга была к Советскому Союзу, очень любил советские песни – песни ведь замечательные были! И я просто почувствовал себя русским, советским

– Но вы сбежали по дороге…

– Не обошлось без приключений. Так или иначе, но я прибыл домой, как положено настоящему «дембелю», – в полной военной форме.

– И никто вас там арестовывать не стал?

– Нет, хотя я ничего ни от кого не скрывал – вот это было бы опасно! Враньё всегда чревато разоблачением… Ну, приехал я, думаю, что делать дальше? Дома у нас хозяйство нормальное, отец и мать здоровы, есть две сестры-помощницы. Лошадь у нас была и весь скот… Можно бы и мне хозяйствовать, но я решил поехать в район, посмотреть, что там творится. А там, как оказалось, набирали «новую советскую интеллигенцию». В частности, приглашали учителей на переподготовку. Так как у меня было польское среднее учительское образование, то я пошёл, записался – и меня приняли моментально.
Знаете, у меня просто тяга была к Советскому Союзу – и очень большая! Я был в курсе всего там происходящего. Очень любил советские песни – песни ведь замечательные были! И я просто почувствовал себя русским, советским… Всё-таки в Польше определённые притеснения для белорусов были.

– Как понимаю, не вы такой один были. Вот, кстати, интересное сообщение НКВД Белорусской ССР об обстановке на сопредельной территории, в Западной Белоруссии, переданное в союзный наркомат внутренних дел за неделю до ввода Красной Армии: «Настроение белорусов и батрацко-бедняцкой части польского населения характеризуется выражением симпатий к СССР, нежеланием служить, воевать, стремлением сдачи в плен, бежать в СССР <…>. В пограничных уездах Виленского воеводства, в Докшицкой, Парафиевских волостях отмечаем попытки организации партизанских групп с намерением разгрома имений, кулаков, учреждений».

– В том-то и дело! Нашему народу хотелось социальной справедливости… Вскоре я создал на педагогических курсах, где учился, комсомольскую организацию, развернул активную общественную работу, так что в районе меня знали многие. А 1 мая 1940 года во время демонстрации трудящихся, вспомнив армейский опыт, я выстроил своих комсомольцев в колонну по ранжиру и провёл их чуть ли не строевым шагом мимо трибуны, на которой стояли местные руководители и передовики производства.
После этого «парада» меня несколько раз приглашали на беседу к различным руководителям, в том числе и в Минск, в республиканское НКВД. Затем я прошёл строгую медкомиссию, несколько собеседований и получил указание возвращаться в родные края, ждать и никому ничего не рассказывать.

– То есть о том, какие перспективы вас ожидают, вы, как говорится, не знали ни сном ни духом?

– Перспектива была одна: в августе я окончил курсы и стал заведующим начальной школой в селе Ровковичи Воложинского района. И это продолжалось до мая 1941 года – полный учебный год. А после этого я получил направление в Москву – на учёбу в Высшую школу Наркомата госбезопасности СССР. Вот только вскоре началась война, и всё получилось совсем не так, как я мог того ожидать…

Биография Алексея Николаевича Ботяна, точнее тот её период, что связан с Великой Отечественной войной, известна достаточно хорошо. (Послевоенный период долго ещё будет оставаться под грифом «Совершенно секретно».) Это и участие в боях под Москвой – за линией фронта, в рядах легендарной отдельной мотострелковой бригады особого назначения, это и боевые действия в составе оперативной группы «Олимп», действовавшей в тылу врага на территории Западной Украины, Западной Белоруссии и Польши; подрыв гебитскомиссариата в городе Овруч, спасение польского Кракова и многое, многое другое…

Мы поздравляем Алексея Николаевича с днём рождения, желаем ему здоровья, бодрости и энергии, которые сопутствуют ему на протяжении всей его более чем вековой жизни, и почаще встречаться с нами как лично, так и на страницах нашей газеты!
Мы знаем: полковник Ботян остаётся в строю, являясь примером для своих многочисленных друзей, сослуживцев и молодых поколений сотрудников нашей внешней разведки.