Служба внешней разведки Российской Федерации

21 Декабря 2009

Беседу вел Александр БОНДАРЕНКО

ВИЗИТНАЯ КАРТОЧКА

Алексей Михайлович Козлов родился 21 декабря 1934 г. в селе Опарино Кировской области, жил в Вологде. После окончания в 1959 г. Московского института международных отношений был приглашен на работу в Первое Главное управление (внешняя разведка) КГБ СССР, с 1962 г. — разведчик-нелегал. В 1980 г. из-за предательства арестован службой контрразведки ЮАР, находился в заключении; через два года был возвращен на Родину по обмену. С 1986 по 1997 год продолжил работать за границей. В 2000 г. полковнику в отставке А.М. Козлову присвоено звание Героя Российской Федерации.

— Алексей Михайлович, как и почему вы стали разведчиком?

— Я сам, честно говоря, был страшно удивлен, как попал туда. Дело в том, что это было в 1959 году, я оканчивал МГИМО, приехал только что из Дании...

— Тогда еще вопрос: как парень из северной глубинки стал студентом МГИМО?

— В те времена это было совсем не сложно - главное, чтобы знания были. Школу я окончил с серебряной медалью. Но хоть у меня пятерки и были, я ненавидел все такие предметы, как физика, математика... Зато очень любил немецкий язык. У меня был очень хороший преподаватель — польский еврей, который в 1939 году, когда в Польшу пришли немцы, переплыл через Буг на нашу сторону. В конце концов он оказался в Вологде и обучал немецкому языку детишек. Он очень любил немецкий язык, был буквально влюблен в него, цитировал Шиллера, Гете, Лессинга и требовал, чтобы мы их в подлиннике читали. От меня во всяком случае требовал и называл меня "бэздэльник". Он жив и сейчас, ему около 90 лет, живет в Вологде, в очень хорошей квартире... Его родственники были уничтожены гитлеровцами, но брат сумел бежать на Запад, живет в Канаде, миллионер.

— Повезло! И брату, и ему, и, конечно, вам - с таким учителем!

— Так вот, вызвали меня трое людей, одетых в штатское, и предложили мне пойти работать в разведку. Я им сказал, что с удовольствием пойду, но ни в коем случае не буду заниматься писаниной — только оперативной работой.

— Вы что, тогда уже имели некоторое представление о разведывательной работе?

— Никакого! Потому и подумал: раз я в оперативной работе ничего не понимаю, то наверняка меня на писанину посадят...

— Не посадили?

— Вот эта шишка, видите, на этом пальце - у меня как раз от оперативной работы и выросла. Потому что без писанины никогда не обойдешься, особенно когда приедешь из командировки. Там только сиди и пиши!

Прошло некоторое время, и меня вызвали на Лубянку. Кстати, я там был один-единственный раз за все время моей работы в разведке. В кадрах спросили: "Ты читал "И один в поле воин"?" Это была очень известная книжка. "Да", — говорю. "Хочешь так же работать?" — "Хочу". И все! Правда, на медкомиссии мне сказали, что я негоден, поскольку у меня правый глаз где-то минус 0,5... Но в кадрах заявили: "Это наше дело — поставить тебя туда, куда мы хотим". Таким образом я пришел на подготовку.

— Насколько знаю, она у вас довольно быстро прошла...

— Ровно три года. Пришел 1 августа 1959 года, а выехал на боевую работу уже 2 октября 1962 года.

— Вы тогда сколько языков знали?

— Два: немецкий — основной и датский. Ни английского, ни какого другого языка я не знал.

— Как вас выводили?

— Сначала я выехал в Данию, где получил диплом технического чертежника...

— Это при вашей-то нелюбви к точным наукам?!

— Я эту профессию ненавидел всеми фибрами своей души! Сначала у меня линии какие-то кривые получались, меня часто ругали за недотепство... Но потом ничего, научился. В Дании я окончил институт технических ассистентов: там нужно было учиться три года, но я сказал, что это мне не подходит, — три месяца лучше. В результате три месяца я и учился: проводил там почти целые сутки, заплатил положенную сумму за трехлетнее обучение — 800 западногерманских марок, ну и вкалывал. В конечном счете даже получил диплом с отличием. Профессия эта была очень востребованная во многих странах мира. Ну где вы в том же Ливане найдете технических чертежников?

— Легенда у вас какая была?

— Самая простая: тогда молодые немцы болтались по всему белу свету, лишь бы где-то раздобыть денег, хорошо устроиться...

— А документы?

— Первые два года я ездил с липовым западногерманским паспортом. Кстати, по качеству изготовления он был гораздо лучше, чем те настоящие, которые я потом получал. Там или фотокарточка была приклеена криво, поскольку полицейский, который мне этот паспорт выдавал, был пьян, либо неправильно прошит — вечно у меня были какие-то истории на КПП. А вот с нашим липовым паспортом у меня никаких проблем никогда не было, абсолютно!

— Итак, "получив профессию", вы оказались в Ливане...

— Да, приплыл из Неаполя в Бейрут. Кстати, там я сразу же стал изучать английский язык. У меня был очень хороший преподаватель — одна девчонка, с которой я познакомился на пароходе. Она окончила американский университет в Бейруте, получила степень бакалавра.

— Вы не побоялись, что это может быть подстава?

— Нет, она ехала с братом, они учились в музыкальной академии в Вене, я немножко эту академию знал... Они плоховато, но говорили по-немецки. Когда я приехал в Ливан, снимал комнату у их тети.

— Ну а с работой у вас как было?

— Без проблем! Мне сказали, что Германия - это хорошо... Мол, лучше людей нам и не нужно. Потом спросили: "Что такое Дания? Где она находится?" Предложили подписать контракт на год, но я отказался, потому что нужно было разрешение Центра, а Центр его не дал: было решено послать меня в Алжир на длительное время...

— Чем же Алжир был для нас так интересен?

— Алжир ранее был французской колонией, а как раз в тот день, когда я приехал туда, принимал присягу президент Алжирской Республики Ахмед Бен Белла. Вообще тут тогда много было разных чудес и странностей. Так, хотя Бен Белла был истый мусульманин и запретил продавать алжирцам спиртные напитки, но он был очень левого ума человек. У него был тайный "политический совет" — только троцкисты, больше никого.

В первые два года своего правления он оставил в Алжире дислоцировавшиеся там части французской армии, в том числе Иностранный легион. Это очень интересное формирование. В основном немцы. Поэтому даже офицеры легиона, французы, вынуждены были учить немецкий язык, чтобы с ними там как-то совладать.

— В то время, очевидно, там еще было немало гитлеровских вояк — эсэсовцев и прочих?

— Нет, это был 1962 год, 17 лет после войны прошло... Больше уголовников было: скажем, если какой-нибудь убийца или вор бежал во Францию и его схватили где-нибудь в темных улочках Марселя, то первое, куда его приводили, — это вербовочный пункт Иностранного легиона. Говорили, что тюрьмы здесь гораздо хуже, чем в Германии, почему бы тебе не пойти и не повоевать? Подписывался контракт на семь лет, как правило, и они воевали. Типы там были самые интересные, дальше и ехать некуда!

— Кто из этих легионеров вам особенно запомнился?

— Ну если даже кто и запомнился, то я все равно не расскажу! Вы понимаете... Там самые разные люди были.

— Вы сами тогда были "немцем" — ни у кого из ваших "соотечественников" никаких сомнений тогда не возникло?

— Единственное сомнение было, когда я только что выехал "за кордон" и проезжал через немецкий Брауншвейг. Когда я выезжал, мне дали австрийский паспорт, но подготовку-то я проходил в Саксонии. И вот в Брауншвейге я зашел в одно кафе, сел за столик. Потом ко мне присоединился еще один молодой человек, мы разговорились. Спрашиваю, где он работает. "Я — инспектор уголовной полиции, мы проводили облаву на проституток и сутенеров на вокзале и я так устал, что решил потанцевать и пришел сюда. А вы сами откуда?" — "Я австриец". - "Австриец?! — поразился он. — Я бы дал голову на отсечение, что вы — саксонец!" Акцент-то у меня оставался из Лейпцига — города, где я проходил подготовку. По счастью, его очень интересовали девицы, которые вокруг сидели, так что он про меня скоро забыл... А так сомнений у немцев не было.

— Еще вопрос на ту же лингвистическую тему: на каком языке вы разговаривали в Алжире?

— Пришлось срочно изучать французский. Там все говорили на французском языке, даже арабы по-арабски не говорили, а только по-французски, и я ничего не понимал! Самое обидное, что английский язык я в Ливане выучил, а на французский плюнул, хотя там и его можно было выучить. Хорошо, что я быстро устроился на работу в одно архитектурное ателье техническим чертежником, где моими шефами, инженерами, были швейцарцы. Они одинаково хорошо говорили и по-французски, и по-немецки — в этом отношении мне повезло.

— В Алжире вы начали и свою оперативную работу?

— Как я сказал, в тайном "политическом совете" президента Бен Беллы были троцкисты, и в основном все они были швейцарцы. А мои швейцарцы были с ними знакомы и рассказывали мне все о его заседаниях. Там очень много интересного было!

— Получилось, что вы работали по высшему политическому руководству Алжира?

— Я не работал по высшему руководству! И вообще мы работаем не для того, чтобы, скажем так, сделать пакость какому-то руководству какой-то страны. Не для этого, отнюдь и отнюдь нет. Другое дело, что мне удавалось получать интересную политическую информацию. Источники, как я сказал, у меня были очень хорошие — тут какой-то случай, очевидно... Думаю, в том, что Ахмед Бен Белла через год после того, как стал президентом, стал Героем Советского Союза — так же, как и Гамаль Абдель Насер, — есть и какая-то моя заслуга. Очевидно, я тут посодействовал...

В Алжире я был один, наверное, месяцев восемь, а потом приехала моя супруга.

— Почему она так задержалась?

— Она была на подготовке. У нас есть техническая работа: тайнопись, шифрование, прием радиограмм — все это она могла теперь делать... Зарабатывал я хорошо, был устроен, но потом моя супруга забеременела, и я написал в Центр, что Татьяне тяжело — там было жарко и страшно влажно. А в Центре, очевидно, спохватились, что нам пора получать настоящие паспорта — мол, выезжайте в Германию.

— И вы поехали...

— Но не прямым путем, разумеется, а через соседние страны. Было принято решение, что жена останется во Франции, а я один выеду в Штутгарт, неподалеку от французской границы. Ведь было совсем неизвестно, чем закончится мой въезд в Германию с фальшивым немецким паспортом. В Штутгарте мне нужно было найти работу, чтобы моя жена, по легенде ставшая моей невестой, могла приехать ко мне...

— Работу, понятно, ту же самую — технического чертежника?

— Да, но тут произошел прокол. Был август, в Германии это "запрещенный месяц" — летние отпуска, все закрыто, вообще не найдешь ничего! Даже каждый второй магазин закрыт.

— И этого в Центре не знали?

— Дело вот в чем... Когда я был на подготовке, моими кураторами были бывшие военные — офицеры нашей Советской Армии, контрразведчики... Изумительный народ с богатым боевым опытом, но многих вещей они не знали. Не могли знать. А в результате найти работу технического чертежника я не смог. Что мне оставалось делать? Устроился в конце концов чернорабочим в химчистку "Феникс". Надо же было как-то получать деньги...

— Тяжелая работа была?

— Непростая. Начинал в 6 утра, заканчивал в 8 вечера. Обслуживал шесть машин... Прошло два месяца, я стал уже квалифицированным рабочим, мной были очень довольны, и зарабатывал я, кстати говоря, неплохо. Тогда я позвонил жене - она приехала, поселилась неподалеку от Штутгарта, и вскоре мы вновь поженились. Но квартиру в Штутгарте было найти очень трудно, мне предложили переехать в другой город — мы поселились в пригороде Мюнхена. В скором времени Татьяна родила мне сына... Жили мы там втроем очень неплохо.

— А что с работой было?

— Работу я опять нашел в химчистке, в Мюнхене, - очень неплохую, очень неплохо оплачиваемую, и это стало моей второй и основной профессией. Но дело в том, что, как мне мой отец потом написал, "видно, вы там времени не теряете", — в скором времени у меня родилась дочь. Она родилась в том же 1965 году, что и сын. Он — 29 января, дочь — 30 декабря.

— И стали они маленькими немчиками...

— Конечно! С нами они говорили только по-немецки, а потом, когда в Бельгии стали ходить в детский сад, заговорили между собой по-французски. И до 1970 года, пока они не приехали в Россию, они и не догадывались, что они — русские.

— Вы не рассказали, как удалось сменить документы.

— Моим основным делом в Германии было закрепить свою легенду и получить настоящий паспорт. Но подавала прошение на паспорт супруга. Взяла обоих детей в одной коляске, поехала в полицию, там сидел добродушный такой полицейский, он сказал ей, что нужно делать и предложил посидеть с детьми... Он играл с ними в погремушки, а Татьяна пошла и заполнила все эти бумаги. Таким образом мы легализовались...

— Но в Германии вы не остались?

— Там я, по сути, пробыл год где-то, а потом я получил очередное задание — выехать в Бельгию. Почему именно туда? Потому, что туда переехал штаб НАТО. Де Голль вышвырнул их из Франции, и они приехали в Бельгию, в местечко Касто, неподалеку от Шарлеруа. Одновременно в Бельгии обосновался Совет министров Общего рынка. Короче говоря, и экономика, и военные дела — все было там, в Бельгии, вот меня туда и послали. Поехал я сначала один, без семьи, устроился в химчистке гостиницы "Хилтон" — гостиница была самой лучшей, самой дорогой.

— А кем вы устроились?

— Заведующим химчисткой. Химчистка и прачечная были вместе, я отвечал за химчистку, а кто-то — за прачечную. Я ею не занимался — только дома пеленки стирал... А уже примерно через год я получил предложение стать директором самой крупной химчистки Бельгии. Я им стал.

— Как вам удалось сделать такую карьеру?

— Когда я еще работал в "Хилтоне", туда приходили представители различных фирм, которые поставляют машины и станки для химчистки — гладильные станки, например, и "Хилтон" имел возможность их купить, хотя продавали они очень много и очень дорого. Они видели, как я работаю, ну и рассказали обо мне тому миллионеру, который был владельцем этих химчисток — мол, есть такой толковый человек. Вдобавок ко всему — немец. Ему это больше всего понравилось: раз немец — значит, человек может работать и будет работать. Бельгийцы, я их неплохо знаю, тоже могут работать — но не хотят. Так он и предложил мне эту работу.

— Алексей Михайлович, такой вопрос: каким образом наши советские граждане — Лонсдейл, он же Конон Молодый, Геворк Андреевич Вартанян, вы — вдруг становились успешными бизнесменами?

— Я не знаю... Я-то сам бизнесменом не был. Когда я стал генеральным директором этой химчистки, я сказал владельцу, что не хочу иметь к деньгам, к прибыли никакого отношения — это его дело, а я считать ничего не буду. Я ему прямо сказал: если он с этим согласен, то я пойду работать. Это ему даже понравилось...

По своему опыту я скажу, что прежде всего нужно быть честным. И второе, нужно уметь работать, обращаться с людьми. Я уважал своих рабочих, они это чувствовали. Но я был требовательным и не стеснялся этого...

— И в таких условиях у вас хватало времени на разведывательную работу?!

— Действительно, это мне очень мешало — я был постоянно занят: у меня были рабочие, были филиалы в различных городах Бельгии. По сути, той работой, которая была нужна Центру, мне приходилось меньше заниматься, чем этой чертовой химчисткой. Мне, кстати, потом было указано на это — мол, дурака валять нечего! Хотя я дурака и не валял...

— А чем вы, как разведчик-нелегал, занимались?

— Понимаете, когда я начинал работать в разведке, нас тогда посылали с такой задачей: легализуйся, сиди и жди, пока тебе скажут, что ты конкретно должен сделать... Но когда председателем КГБ стал Юрий Владимирович Андропов — тогда все очень здорово переменилось. Началась перестройка в разведке - действительная перестройка, которая была необходима.

— Объясните, пожалуйста, подробнее!

— Раньше все в основном упиралось в военное дело. На подготовке меня учили стрелять из всех видов оружия, я закладывал мины, поджигал бикфордовы шнуры... Но мы же не возили с собой ни пистолетов, ни ножей — ничего, никогда в жизни. И убийствами не занимались — все это чепуха, самая настоящая, хотя нас самих могли спокойно где-нибудь прикончить.

Вы учтите, когда я пришел работать, война еще только 14 лет как закончилась, а "холодная война" была в полном разгаре. Помните Карибский кризис? Поэтому многое было направлено именно на защиту военной безопасности нашей Родины. Это было в работе у Абеля, у Лонсдейла, у всех других... Андропов поставил задачу, что надо думать не только о военных вещах, но и о том, как мы можем построить свои отношения с различными странами в экономическом, в культурном плане, вообще наши отношения — чтобы они по-другому выглядели. То есть нужна общая информация!

— Можно понять, задача оказалась очень непростой...

— Да, эта перестройка многим товарищам далась тогда с большим трудом... Хотя нас вообще немного. Считаете, в разведке тысячи какие-то работают? Нет, гораздо меньше. Но даже из того небольшого количества многим пришлось уйти — не смогли. Переход был очень сложный, не все мы могли сразу все понять.

— Ясно. Подробностей вы не расскажете... Но вы сказали, что вас спокойно могли где-нибудь прикончить — это когда?

— Например, в Пакистане. Наши войска только-только ввели в Афганистан — а я был в Исламабаде. Могли прикончить запросто, если б знали, кто я такой. А в 1970 годы мне пришлось поработать на Ближнем Востоке — собирать информацию и по Израилю, и по арабским странам. Кстати, вот пример перестройки в разведке: мы давали развернутую информацию по обеим сторонам конфликта. Ведь одно дело, когда был Насер, другое — Анвар Садат, который хоть и воевал с Израилем, но больше хотел с ним дружить. Кстати, именно тогда я понял: человек, который не может преодолеть свои предубеждения к какой-то расе, национальности, не может уважать культуры и обычаев какой-то страны — не может быть нелегалом, никогда!

— Если б каждый человек так относился к чужим обычаям, особенно в местах своего проживания, межнациональные конфликты уменьшились бы в разы... Но вернемся на Ближний Восток. Под бомбежки вам попадать приходилось?

— Там подо что только ни приходилось попадать! Хотя, конечно, на фронт меня никто не посылал. Но опасных ситуаций мне хватило и потом - они могут быть везде, в любых странах.

— Вы побывали примерно в 80 странах. Велик соблазн расспросить про каждую, но... А как у вас это получилось?

— Когда я был в Бельгии, у меня жена тяжело заболела. В 1970 году мы возвратились на Родину. Супругу мою положили в больницу, а мне сказали: ты езжай, работай...

— Не зря говорят: "солдаты невидимого фронта". Человек не принадлежит самому себе — воистину, по-солдатски.

— Я прописался в Италии, в Риме. Паспорт был тот же самый. По легенде я развелся с женой, которая теперь где-то в Швейцарии со своим любовником. Когда я оставлял работу в Бельгии, мне сказали: "Ты будешь нашим представителем. Хотя в Риме представительство для Италии дать мы тебе не можем, там итальянский представитель уже сидит, но для всех остальных стран - можем... Захочешь где-то продать машину — продашь, получишь очень хорошие комиссионные". То есть легенда у меня была хорошая: я представитель фирмы, с этим я везде ездил. Приезжал в разные страны, обязательно ходил по нашим химчисткам, смотрел, как работают, ругался на владельцев... А сам собирал информацию для службы — кстати говоря, информацию хорошую.

— Как же вы оказались в роковой для вас Южной Африке?

— Честно говоря, это было для меня как снег на голову. Впервые я съездил туда для сбора информации в 1977 году, а официально — продавать машины, так что познакомился со многими химчистками. Это была не та Южная Африка, которую вы сейчас видите! Это была страна жесткого апартеида — пять миллионов белых держали рабами 26 миллионов черных! Заходишь в магазин какой-то частный — большие универмаги были общие — написано: "Только для белых"; на скамейках в парках — "Только для белых". Черные не имели права оставаться в крупных городах дольше шести вечера. Если после шести обнаруживали какого-нибудь черного в Кейптауне или в Дурбане - его можно было убить.

Тогда не существовало таких независимых стран, как Намибия, Зимбабве... Была Южная Родезия. Хотя это было то же самое, что и Южная Африка — может быть, немножко помягче, но ее в свое время даже выгнали из Содружества наций. Для поездки в Южную Родезию нужно было получить визу в Южной Африке — ни одна другая страна ее не признавала, так же как ни одна африканская страна не признавала Южную Африку, кроме Малави. Но информацию, повторю, там можно было получить хорошую.

— Как понимаю, вы там побывали не единожды?

— Да, я там был и в 1977 году, и в 1978-м. Затем, в 1979-м мне пришлось ездить в "прифронтовые государства" — в Ботсвану, Замбию, Малави, а в 1980 году черти меня опять туда послали... Не черти, конечно, а Центр. Причем так вышло: я до конца 1979 года — а приехал где-то в сентябре — находился в Москве, потому что Юрий Иванович Дроздов, новый начальник Управления "С"...

— То есть, нелегальной разведки...

— ...был в Афганистане и потребовал, чтобы меня задержали до его приезда. Он приехал, и 15 января я выехал с его новым заданием: он потребовал, чтобы я прервал свою командировку в Индию и побывал в Пакистане. Зачем, сначала я не понял...

— Ну да, это сейчас все до предела ясно — Афганистан!

— Итак, я сначала вылетел в Европу, потом в Сингапур, оттуда — в Бомбей, из Бомбея — в Карачи, из Карачи — в Исламабад. Интересно там было: жил я почти один в новой, хорошей гостинице "Холидей-Инн", и вдруг стали приезжать американцы, какие-то штатские, вернее, полуштатские люди, в тяжелых ботинках, иногда у них были полувоенные рубашки.

Кое с кем я познакомился, они мне указали на беженцев из Афганистана: мол, посмотри на эту шваль — они здесь спекулируют вместо того, чтобы зарабатывать деньги на другом поприще. "Но, — сказал мой собеседник, — я здесь собрал большую группу диверсантов и послал их в Афганистан". Он даже сказал куда.

— То есть американцы сразу же начали готовить душманов — "непримиримую оппозицию"?

— Да, стали штамповать тех самых талибов, против которых они сейчас сами и борются! Я посмотрел на это дело, передал информацию в Центр, а потом, как мне и было положено, выехал в Гонконг, на Тайвань, вернулся в Европу — и вылетел в ЮАР. Кстати, все это было не так просто: у меня были, во-первых, различные шифры, во-вторых — различные волны для приема радиопередач Центра, потому что те же Гонконг и ЮАР — различные часовые пояса, две большие разницы. Многое пришлось записывать, делать себе заметки — это хреново было, но без этого не обойдешься.

В ЮАР я был очень коротко, потому что почти сразу вылетел в Намибию, а там я заметил за собой наружное наблюдение...

— Ничего подобного раньше не было?

— Никогда! Но тут проверился — и увидел. Этого я никак не ожидал! Кстати, для наружного наблюдения спецслужбы там используют и черных... "Наружку" я увидел, но бежать мне было некуда — из Намибии можно было вернуться только в ЮАР. Разве что идти до Анголы пешком, через пустыню — 3,5 тысячи километров. Но я не знал этой дороги, да и со львами и змеями мне как-то не хотелось встречаться. Вот и вылетел в Йоханнесбург.

— Возникает тот вопрос, который вы, нет сомнения, тогда же сразу задали самому себе: почему?

— Ответа на этот вопрос никто не знал до 1985 года — хотя меня и обменяли в 1982 году, когда сбежал господин Гордиевский, наш резидент в Англии. Я с этой сволочью в свое время учился в МГИМО, мы с ним вместе работали в комитете комсомола. Кстати, он очень такой идейный был — любил выступить...

— Почему вы уверены, что это именно он вас выдал?

— Все сомнения он сам разрешил в своих книжках. Из всех, кого он знал по институту, он упомянул только меня. Больше никого! Он был на два курса моложе и, кстати, проходил практику в той же Дании — на два года позже меня.

— Где его, как теперь известно, и завербовали...

— Да. О том, что я стал нелегалом и выехал, он, видимо, узнал позже — ведь после того, как он окончил институт, его взяли к нам в "С", в документальный отдел...

Так вот, когда самолет прилетел в Йоханнесбург, я увидел в иллюминатор, как к нам направляется черная машина типа "Волги", с синим "маячком". И я сразу понял, что это за мной — так или иначе есть у человека "шестое чувство". К тому же наружное наблюдение... Из машины вышел, как я потом узнал, генерал Бродерик, заместитель директора контрразведки ЮАР. Неплохой, интеллигентный мужик такой был. Он показал мне свое удостоверение и сказал, что я арестован.

— Ваша реакция?

— Конечно, я потребовал, чтобы меня связали с западногерманским посольством — но они на это просто плюнули. Там ведь все было, как в нацистской Германии в точности! У моего следователя полковника Глоя в кабинете висел такой красивый портрет Гитлера — будь здоров! Глой был самый настоящий нацист, поклонник Эрнста Кальтенбруннера... Кстати, уже потом, когда он со мной прощался, он мне сказал: "Извини за все то, что с тобой здесь произошло. Мы просто не знали, с кем имеем дело. Сейчас мы знаем, что ты — нормальный мужик и настоящий парень". Он крепко пожал мне руку, и я в своей ладони что-то твердое почувствовал. Оказалось — значок контрразведки ЮАР с правом ареста. Но это потом было, через два года...

— А тогда, сразу, что было?

— Меня привезли в тюрьму контрразведки, начались бесконечные допросы, которые продолжались и днем и ночью. Я не спал ни одной минуты - целую неделю! Причем про меня южноафриканцы ни хрена не знали. Даже когда они меня били, они не понимали, зачем они это делают. Это уже потом, через неделю, приехали немцы из ведомства по охране конституции и из разведки ФРГ и показали мне фотографии. Я смотрю: эти фотокарточки только из института могли выйти, я там еще совсем молодой был.

— Первая зацепка на Олега Гордиевского?

— Это я потом понял... Они мне не сказали, что я не должен переворачивать — и я перевернул одну фотокарточку, а там латинскими буквами: "A.M. Kozlov". Ну что, доказывать, что я не верблюд, что ли? Я сказал, что являюсь советским гражданином, разведчиком. Больше я им не сказал ни хрена — это доказано.

— А допросы продолжались?

— Да, меня допрашивали немцы и англичане, получившие информацию от Гордиевского. Англичане — народ довольно культурный, никакого насилия с их стороны не было. Они вежливо со мной разговаривали. Потом еще появились почему-то французы, эти оказались самыми паскудными. А ведь в свое время Франция для меня — это было все!

— Конечно, все мы воспитывались на "Трех мушкетерах" и романтике Великой Французской революции...

— Вот и я думал, что французы - это "свобода, равенство, братство!" То еще братство! Скоты такие, что дальше некуда! Вот они мне задавали какой-либо вопрос — я им не отвечал. Так потом этот же вопрос мне задавали южноафриканцы, которые били. Таким образом — ты нам не хочешь отвечать, так попробуй, не ответь им...

— А как отреагировал на произошедшее Центр?

— Примерно шесть месяцев в Центре обо мне ничего не знали. И самое главное, что они посылали телеграммы! В контрразведке пару телеграмм приняли — говорят: на, расшифровывай. Заявляю: "Я потерял шифроблокнот. Уничтожил его". - "Как уничтожил?!" — "А вот когда вы в аэропорту меня арестовали — вы же меня в трусах оставили, так?" — "Да". — "Вот, пожалуйста, вы сами и виноваты. Я его в трусы спрятал".

— Импровизировали вариант?

— Нет. Они попросили меня продемонстрировать, как я приклеивал к трусам — я продемонстрировал, потому что делал подобное когда-то в других странах. Опасность везде была, а где точно — не знаешь. Идешь через таможню, ну, на всякий случай... Вот я и показал и рассказал как я якобы взял эту пленку с шифром, разжевал, опустил ее в унитаз, воду включил — и ее не стало. У меня в камере туалет был свой. Нажмешь на кнопку — вода, бывало, лилась по 10 минут. Это я и рассказал. Они говорят: "Не может быть!" — "Идите, проверьте сами!" Проверили. Зато когда я потом нажал на кнопку — еле-еле полилась вода. Но уничтожать мне уже нечего было, да у меня ничего и раньше не было, я все наврал.

А знаете, что там самое страшное для меня было?

— Что?

— Два месяца мне курить не давали! Потом меня перевели в другую тюрьму — только для белых. Там тоже был апартеид! В той-то тюрьме, которая контрразведки, там и белые, и черные сидели...

— Создается впечатление, что контрразведка в ЮАР была самой демократичной организацией — черные и в "наружке" работали, и в тюрьме с белыми наравне...

— Ну, не совсем наравне, не вместе! А в ту тюрьму, где я потом был, черных привозили казнить. Я там сидел в камере смертников, в одиночке, там было три отсека, в каждом почему-то по 13 камер. По пятницам туда привозили черных из тюрьмы для черных — и вешали вместе с белыми. Хотя разница даже тут! Последний завтрак: для белого целый жареный цыпленок, для черного только половинка. Это такое средневековье — через 20 минут оба будут висеть на одной веревке! И что, при этом белый будет свысока смотреть на черного?! Мол, я целую курицу съел?!

— Вы что, видели, как там казнили?

— Да, и зрелище это малоприятное - меня два раза водили посмотреть на казнь. Это было как спектакль — зрительный зал настоящий, зрители. Причем в основном попы — и католики, и протестанты, и англиканцы... Даже мусульмане были, в таких шикарных шелковых халатах.

И еще один очень неприятный момент. Заслонка, которая снаружи закрывала глазок в моей камере, была оторвана — и я мог видеть, как по коридору проносили трупы повешенных. Их вешали на втором этаже, они падали через люк на первый этаж, там стоял величайший мерзавец в мире доктор Майхэбо, и он их добивал — делал последний укол воздуха в сердце... Это так каждую пятницу было, в 5 часов утра.

— А вы разве с этим доктором лично были знакомы?

— Конечно. Помню, однажды он меня прослушивал. Говорит: "Дыши!" Дышу. — "Громче!" Я сильнее. "Ну, все нормально, все в порядке у тебя". Я говорю: "Доктор, как же все в порядке — вы же меня не слышите!" У него стетоскоп просто висел на шее. Он возмутился, начал орать...

— И так два года вы никого фактически, кроме тюремщиков, не видели, ни с кем не общались?

— Не совсем так. Когда через шесть месяцев меня впервые вывели на прогулку во двор тюрьмы, со всех сторон вдруг раздалось: "Парень, держись! Мы слышали, мы читали, что тебя скоро обменяют!" Да ничего они не слышали и не читали, нигде об этом не было написано, но для меня это такая моральная поддержка была! Колоссальнейшая!

— Там что, политические заключенные были? Борцы против апартеида, так сказать?

— Никаких политических: убийцы, насильники, ворье всякое, бандиты... Откуда у них это сочувствие — не знаю! Кстати, через надзирателей они мне даже передали подарок — машинку для свертывания сигарет. В тюрьме я провел ровно два года...

— Что же произошло потом?

— В конце мая 1982 года ко мне вдруг приходит начальник тюрьмы и заявляет: "Ну-ка, примерь костюм, подойдет тебе или нет, — и подает совершенно не мой костюм. — Поедешь на аэродром, тебя обменяют". Костюм не подошел — купили и принесли новый. Кстати, хороший костюм был, я потом подарил его сыну. Принесли новую рубашку, галстук — только ботинки мои были. А старые вещи мои мне не подходили: когда меня арестовали, я весил 85 килограммов, а когда меня выпускали — 57...

Деньги, кстати, тоже не отдали, а у меня было около 8 тысяч марок, да еще и доллары. Наши из отдела безопасности рассказали, что на вопрос, почему деньги не отдали, юаровцы ответили, что у них "нет обыкновения отдавать вещи арестованных их родственникам".

— С чем же вы вышли из тюрьмы?

— Мне сказали, чтобы ничего я с собой не брал - только какой-то целлофановый пакетик мог унести... Я взял машинку, которую мне заключенные подарили, потом почему-то кусок зеленого мыла, страшно вонявшее карболкой, и брезентовый пояс от тюремных штанов — зачем, тоже не знаю! Свернул и положил туда. Вот и все, что у меня было...

Меня повезли в контрразведку. Там генерал-майор Бродерик сказал: "Слушай, Алексей! Мы тебя сейчас передаем службе разведки ЮАР, они тебя повезут в Германию, где тебя обменяют. Не знаю, что они тебе будут говорить, что будут делать, но учти, если ты скажешь, что знаешь об обмене, то пеняй на себя — тебя никогда не обменяют. И я тебе ничего не говорил!" Почему-то разведка у них там была гораздо пакостнее, чем контрразведка...

— Странно, разведка ведь всегда считается элитой...

— Полковник Глой снял с меня наручники и меня передали разведке ЮАР. Там было двое: Мартин Баннерт, страшный мерзавец, второй был Сенекал — высокий офицер, но мерзавец тоже великий. Они повезли меня сначала к памятнику бурам — первопроходцам ЮАР, а потом подвели к большому обрыву. Внизу была Претория, где находилась моя тюрьма. Мне сказали: "Если мы тебя кокнем, ты как раз упадешь туда, на город". Я промолчал.

Потом меня привезли в аэропорт. Полетели мы на самолете Боинг-747, так называемый "Джамбо", на триста мест, но в нем всего девять человек летели. Спутники мои начали выпивать — предложили мне, я не отказался...

— И таким образом вас доставили прямо к месту обмена?

— Нет, мы приземлились во Франкфурте-на-Майне, где пересели на вертолет западногерманской пограничной службы и летели еще 300 километров до КПП Херлисхаузе. Там ко мне привезли восточногерманского адвоката доктора Фогеля, который спросил, согласен ли я перейти на территорию ГДР. Говорю: "Естественно! Для чего же я сюда приехал?!" Он говорит: "Нет, вы мне скажите: да или нет!" — "Ну да, да!" — говорю. "Ладно, десять минут!" - и ушел. Какое там десять минут — час ждал!

— На кого же вас обменивали?

— На десять западногерманских шпионов и одного офицера ЮАР, который попал в плен в Анголе. Там были очень интересные люди... Кстати, привезли их на двух автобусах. В одном ехали эти 11 человек, а другой был набит чемоданами и рюкзаками с их вещами. А у меня в руке — маленький целлофановый пакетик.

— Как проходил обмен?

— Очень просто, там не было ничего похожего на фильм "Мертвый сезон". Приехала легковая машина, за рулем сидел пограничник ГДР - потом я узнал, что это был подполковник восточногерманской контрразведки. Мне сказали: "Иди к нему, он тебя перевезет". Я подошел: "Можно мне сесть впереди, рядом с вами?" — "Конечно, можно!" В это время западногерманский охранник говорит: "Нет, вам лучше сесть сзади". Контрразведчик повернулся: "Это еще почему?" Охранник стал чего-то объяснять, тот говорит: "Да пошел ты! Давай, садись!"

Я сел рядом с ним. Переехали... Как оказалось, я абсолютно ничего вокруг не видел! Когда в 1984 году я был в ГДР по приглашению министра госбезопасности ГДР Эриха Мильке, то попросил, чтобы меня свозили на КПП Херлисхаузе... Приехали. Смотрю: шоссе в несколько полос, шлагбаумы, овчарки бегают, какая-то техника... Я спрашиваю у начальника КПП: "А что, вы это все недавно сделали? В последние два года?" — "Да нет, лет пятнадцать уже". Я ничего этого не видел! В полной прострации был, абсолютно!

— А как вас встретили наши товарищи?

— Когда меня перевезли, подвезли к одному зданию - смотрю, там две фигуры знакомые стоят. Мы обнялись, расцеловались, сели в машину, поехали... Первые 30 минут пути, до Готы, мы абсолютно ничего не говорили. Гробовое молчание было — и я молчу, и они молчат, и водитель молчит. Едем. Приезжаем в Готу. И тут говорю: "Мужики! Я же ведь вернулся домой!" Один из встретивших говорит: "Да, а чего?" — "Обмыть-то это дело надо!" Тот шлепнул себя по лысине: "А я-то думаю, чего мы все молчим! — и водителю: - Давай к первой харчевне!" Заехали — по 100 грамм, по кружке пива, и после того уже до самого Берлина — а там 500 километров — мы не молчали. Ехали, трепались - будь здоров! Вот так был произведен обмен... Я возвратился на Родину.

— О том, что было в Москве в первые месяцы, вы все равно не расскажете... Но ведь на этом, насколько известно, ваша нелегальная "одиссея" не завершилась?

— Да, я горжусь тем, что я единственный, кто после заключения опять пошел на нелегальную работу. В Москве меня сначала поселили в одном доме на окраине. Кормили на убой, поили на упой, отношение было хорошее, но никуда меня не выпускали. Кстати, если бы было по-другому, я был бы удивлен... Через полтора месяца хозяйка говорит: "Алексей Михайлович, а почему вы не съездите в центр, Кремль посмотреть?" Думаю: "Ничего себе!" Надел костюм, галстук и поехал... Но, проехав на метро две остановки, сел во встречный поезд и вернулся обратно. Объяснил: "Громко разговаривают люди. Не привык я к этому". Вскоре меня перевели на квартиру в центре Москвы — там уже громче разговаривали...

Потом Юрий Иванович Дроздов предложил мне работать в Управлении "С", в Москве, но я категорически отказался! Дроздов был страшно удивлен, но я ответил: "Если работать в Управлении "С" — то только быть нелегалом!"

Тогда меня назначили в один институт. Работали хорошо, все нормально... А потом, года через два, мне стало тоскливо. Была осень, дождь шел. Я поднял трубку, набрал дроздовский номер: "Юрий Иванович, мне нужно с вами поговорить". — "А ты далеко? Десять минут тебе хватит дойти до меня?" — "Хватит".

Прихожу. Он говорит: "Я знаю, зачем ты пришел. Но что я с тобой буду делать? Ты отсидел, тебя все знают... Чего ты в конце концов хочешь?" Говорю: "Я хочу обратно на нелегальную работу. Никуда отсюда не уйду, пока вы меня обратно не возьмете".

И вот мы сидели с ним и молчали. Гробовое молчание было! Потом он говорит: "Слушай, Лешка! А чего нам не рискнуть? Ты здесь уже четыре года. Тебя они нам отдали, ты нигде в розыске не значишься. Ну и все! За четыре года ты располнел, совсем изменился. Можно! Но сначала пошлем тебя в страну с менее жестким режимом..." Туда и послали.

— Известно, что Юрий Иванович - человек рисковый, даже азартный. Вам с таким начальником повезло...

— Согласен! Так вот, три года я там отработал, вернулся — и там уже были хорошие задания Центра. Очень хорошие, очень сильные. Кстати, я опять ездил по тем же самым европейским странам... Но об этом я вам расскажу в другой раз — когда будет можно. Хотя сразу предупреждаю, что будет это очень нескоро!