РЯДОМ С АБЕЛЕМ

Николай ДОЛГОПОЛОВ

Накануне Дня работника Службы внешней разведки приемная дочь знаменитого разведчика Вильяма Фишера (Рудольфа Абеля) Лидия Борисовна Боярская впервые рассказывает о приемном отце 

Мне показали то первое его письмо из американского плена, подписанное фамилией друга "Рудольф Абель". 

Быть может, и не дошло время до цитат — на послании пока все тот же гриф секретности. Но не должно быть тайной, что письмо написано человеком патриотичным, неунывающим, трогательно любящим своих близких. 

После нескольких лет безвестности, полного отсутствия муж и отец пишет жене и дочери. Каллиграфическим почерком — ни единого неразборчивого слова, — на очень понятном и интеллигентном английском просит не переживать за него. Получилось так, что попал в тюрьму в США. Приговорен, это как бы между прочим, к 30 годам. Чувствует себя неплохо. А если и волнуется, то только за жену Элю и дочку Лидию. 

Вот это меня и смутило. С 1993-го был я знаком с Эвелиной Вильямовной Фишер, единственной, как был уверен, прямой продолжательницей рода. Но почему в письме приветы дочери Лидии и столько вопросов о ней? Ошибка? Вряд ли. Конспирация? Но какая же странная. 

 — Да нет, ничего странного. — спокойно объясняет мне Лидия Борисовна. — Дядя Вилли никогда не терял ни головы, ни самообладания. У моей сестры, скончавшейся почти два года назад, редкое для России имя — Эвелина. А то, что их, американская, разведка совсем не дремлет — это точно. Там, в США, понимали: попалась им в руки фигура крупная. Сколько таких разведчиков могло быть в Союзе? Пять? Десять? Двадцать? И по необычному имени дочери, по сопоставлениям, экскурсам в прошлое могли бы догадаться, что какого-то замухрышку в Штаты не пошлют и арестовали они советского нелегала Фишера, не раз работавшего за кордоном. А Лидия, Лидушка — типично наше, распространенное. Через меня им было на него никак не выйти, и мой приемный отец понимал это. К тому же, когда он писал "дочь Лидия", и на Лубянке, и мама Эля знали: это точно от него, тут никакой с американской стороны игры: никто наших семейных историй с удочерением знать, конечно, не мог. 

 — Вы были прямо как пароль. А вообще приемный отец писал вам письма? 

 — И он, и мама Эля. Иногда такие строчки: "Лида разбаловалась, совсем перестала слушаться. Или: "Скоро у Лиды день рождения, надо хороший подарок". 

 — Лидия Борисовна, а как вообще вы оказались в семье Фишера? 

 — Я — урожденная Лебедева. Мама Эля, Елена Степановна Лебедева — жена Вильяма Генриховича Фишера, сестра моего родного отца Бориса Степановича Лебедева. Но был он горьким пьяницей, алкоголиком. А родная моя мать умерла от туберкулеза легких, когда я еще в школу не ходила. И мама Эля взяла меня к себе. Я всю жизнь до замужества прожила с ними — пять человек в коммуналке, в двух комнатах на Самотеке, потом на проспекте Мира — дядя Вилли, мама Эля, Эвуня, так я зову Эвелину, и еще моя бабушка. Дядя Вилли всегда называл ее уважительно — Капитолина Ивановна. 

 — А есть ли какие-то семейные предания о том, как познакомились Вилли Фишер и Елена Лебедева? 

 — Не предания, а история одной вечеринки. Товарищ дяди Вилли по радиороте, в которой служили и будущие знаменитости — полярный радист Кренкель, народный артист Царев, пригласил друзей на вечеринку. А в результате вскоре появились две семейные пары. Одна — мама Эля и дядя Вилли. 

 — По воспоминаниям вашей сестры, Эвелины Вильямовны, знаю, что жили небогато. 

 — Жили бедно. Дядя Вилли... 

 —...Вильям Генрихович Фишер, он же Абель... 

 —...Был человеком светлым, бескорыстным, всегда нуждался. А меня все равно взяли к себе. Помню, до войны надо было пойти на какой-то прием, так у него даже костюма не было. И мы занимали деньги у друга — Рудольфа Ивановича Абеля и его жены тети Аси, чтобы купить нечто более или менее приличное. Нам, девчонкам, все перешивали из каких-то старых пиджачков. Мама Эля была очень хозяйственной. 

 — Но ведь Вильям Фишер все-таки работал в органах, был там чуть ли не лучшим радистом. Почему такая бедность? 

 — А вы смотрите, сколько иждивенцев, которые не работали! Откуда деньги брать? 

 — Они вас официально удочерили? 

 — Все время хотели, но знаете, как мы привыкли — тянем-тянем, все руки не доходили. Но когда к нам приходили гости или кто еще, дядя Вилли всегда говорил: это моя старшая дочь, а вот эта — младшая. 

 — Вы постарше Эвелины? 

 — На шесть лет. Мне мама Эля говорила: почему не зовешь папой? А я привыкла "дядя Вилли" и не могла переступить, папой назвать. Такой он был человек — добрый, уважаемый, правда, иногда вспыльчивый. 

 — Что рассказывал вам приемный отец о себе, о работе? 

 — Свои мысли дядя Вилли особо не высказывал. Заводили разговоры о политике, а он этого очень не любил. Если говорили что-нибудь не то, то вставал, бросал еду. На даче уходил к себе, наверх. 

 — А в нелегальные командировки, за границу, вы с ними ездили? 

 — Нет, мама Эля и Эвелина уезжали, а я оставалась в квартире одна с бабушкой. Кажется, первый раз они поехали в одну из европейских стран. Жизнь здесь была такая трудная, и присылали нам оттуда боны, были такие, и на них мы покупали вкусную-вкусную селедку, что-то еще. Не забывали, поддерживали. 

 — Вы знали, чем занимался отец? 

 — Понимала, где он работает, но без подробностей. Знаю его ближайших товарищей. Самый лучший друг — дядя Рудольф Абель. Потом Вилли Мартинс-младший. 

 — Это сын того самого австрийца, который и наладил в ЧК производство всяческих документов, по которым выезжали разведчики-нелегалы. Лидия Борисовна, а как пережили войну? 

 — В эвакуацию, в 1941-м, в Куйбышев мы поехали в вагонах-теплушках... Но любимого пса тоже прихватили. Потом дядя Вилли исчез по своим обычным делам, кажется, готовил радистов. Мама Эля устроилась в Куйбышеве в театр оперетты, она ведь хорошая арфистка, окончила консерваторию. А я пошла в военкомат и говорю: хочу на фронт добровольцем. Не взяли. Было мне только 17. В марте у меня день рождения, а в мае я уже получила повестку. Окончила на "отлично" радиошколу в Кутаиси, и меня прикрепили к командному флагманскому пункту Черноморского флота. Прослужила до конца войны. 

 — И в каком звании уволились? 

 — В звании? Краснофлотца. И тут — когда еще служила — собеседование с людьми из СМЕРШа: отбирали они работников для Москвы, тех, у кого было где в столице жить. Потом полгода учебы и восемь лет работы в органах. Уволилась в звании лейтенанта. 

 — Лидия Борисовна, на этой фотографии у вас весь китель в орденах. Это за КГБ или за войну? 

 — Только за войну. И ордена, и медали, а за КГБ ничего не давали. Когда уже стала взрослой, то мне сказали: отец готовится к отъезду... И мне все было понятно. 

 — А как отнесся дядя Вилли к тому, что кто-то из семьи пошел по его стопам? 

 — Однажды, когда и у Эвелины была такая возможность, он сказал: одного человека на семейство хватит. Со мной другой случай. Я им написала письмо из армии, что скоро буду дома и преподнесу один сюрприз. И вся семья подумала, что я жду ребенка. Приехала не беременная, и дядя Вилли сразу: что случилось? Я ему: буду работать в органах. И воспринято это было без энтузиазма. 

 — С Вильямом Генриховичем наверняка можно было и посоветоваться насчет своей работы.

 — Я как-то стеснялась. Однажды он спросил меня: "Лид, кем ты у нас?" А я засмущалась: "Дядя Вилли, даже вам не скажу, подписку давала". Вот дурочка. Так и не сказала. А он засмеялся. 

 — Перед отъездом отца в Америку собирали семью, как-то прощались? 

 — Уезжал тихо, без всяких прощаний, потому что не надо было этого делать. 

 — Письма из Штатов приходили? 

 — Он писал на маму Элю очень коротко, и нам приносили, передавали. А мама ему — тоже так же. Однажды и я приписала. Не знаю уж, разрешалось это или нет. 

 — Вы догадывались, что он нелегал? 

 — Конечно. Из Америки он один раз приезжал в отпуск. Нам привез подарки — Эвуне и мне — одинаковые. 

 — И что за подарки? 

 — Часы наручные и по отрезу панбархата, тонкий такой. А часы у меня до сих пор. Затем дядя Вилли исчез. Начались какие-то домыслы, мама Эля говорила: "Смотрят косо, будто он предал Родину". Знаете, очень трудно, когда на тебя вот так смотрят. Но потом все это переросло в сочувствие: люди слушали радио "Свобода", появились какие-то статьи в чужих газетах об аресте. В нашем поселке Старых Большевиков в свое время многих пересажали. Почти у всех родственники сидели. И потому люди, такое пережившие, очень тонко все понимали. 

 — Вы тогда на обмен в Берлин с Эвелиной и матерью не ездили? 

 — Нет. Приехал после стольких лет работы, тюрьмы — и встреча дома. Никаких пышностей и вечеринок. Даже старых друзей не звали. Хотелось вместе, только мы своей семьей. Да и дяди Рудольфа Абеля уже не было — умер. И вот смотрите: Абеля теперь — ну, настоящего — везде упоминают. 

 — Он подполковник разведки, столько орденов, и особенно за войну. 

 — Но никто не знал, где его могила. Ко мне приходили, и я их возила недавно. Похоронен он с женой на немецком кладбище. Умер от сердечного приступа, жена Ася скончалась в пансионате для престарелых, потому что детей у них не было... 

 — А что рассказывал Вильям Генрихович о тюрьме? Жаловался на порядки, на травивших его американских уголовников? 

 — Никогда. И никого не частил. А про уголовников — только то, что учил их французскому, и некоторые действительно научились. Еще о том, что рисовал в камере — давали ему рисовать, я видела его картины, наброски. Там стояли его кисти. Человеку фактически грозило пожизненное заключение — могло выбить из колеи любого. А он рисовал, научился шелкографии. 

 — Ничего не рассказывал о новой работе на Лубянке? 

 — Даже не знаю, как вам сказать. По-моему, обижался, что той, своей основной работой больше не занимается. Читал лекции молодым. А мог бы и больше. Но как только Эвуня начнет говорить, что вот это и то плохо, он спокойным таким голосом ее поправлял. 

 — А с кем общался? Рассказывают, дружил с Кононом Молодым, другим, тоже арестованным и, как и он, обмененным разведчиком-нелегалом. 

 — Дружил? Возможно. Хотя Конон был гораздо моложе. Нет, встречались они нечасто. Сблизились на съемках фильма "Мертвый сезон". Помните, про разведчиков? Ездили мы всей семьей к Лоне и Моррису Коэнам. 

 — Это та самая американская пара, которая, как считается, прямиком доставила нам чертежи атомной бомбы. 

 — Иногда и Коэны к нам наезжали. Моррис был добрейшим человеком. Общались они все время на английском. И взаимопонимание осталось отличное еще с тех времен, когда Коэн был на связи у дяди Вилли. Дружили до самых последних дней. 

 — А чем занимался Вильям Генрихович, когда довольно неожиданно его отправили в отставку? 

 — Это был человек, который с удовольствием находил для себя много дел. Научил Эвуню шелкографии, много фотографировал. Вы же были у нас на даче, и ту беседку он построил своими руками. А для Эвуни сооружал какие-то фонтанчики, прямо там, где сидели ее цветы, вода била, а фонтанчик маленький, симпатичный, с бассейном. У меня рос сынишка, и по четыре-пять месяцев мы жили на даче. Дядя Вилли не особенно любил маленьких детей, даже не то что не любил, а относился к ним как-то равнодушно. Но они подрастали, вылезали из коляски, и интереса, любви к ребятишкам у него сразу прибавлялось. Помню, мой Андрюша все пытался пускать кораблики, а они у него ломались. Смотрю, дядя Вилли пошел в сарай, серьезно взялся за инструмент и через несколько часов приносит кораблик: "Иди сюда, Андрей. Вот, дарю тебе корабль, но ты смотри, с ним аккуратно". Через 30 минут корабль был сломан, а дядя Вилли обижен. А еще он пристрастил меня к кроссвордам. 

 — На каком языке решал их? 

 — На любом — русском, английском — моментально. Во время обеда, смены блюд не мог терять времени. Всегда что-то читал, решал — и с какой скоростью! Но все замечал и подмечал. К маме Эле ездила заниматься на дачу девочка-арфистка Ниночка. Моталась туда-сюда. И тогда дядя Вилли предложил: живи у нас все лето. Предложение было принято. Такой был человек. Вы не поверите, но я расскажу вам о Карлуше. В доме всегда были кошки, собачки разные. А Карлуша — ворон, принесли нам его соседи со сломанным крылом. И мы всей семьей во главе с дядей Вилли птичку выходили. И ворон так его любил, что, как только дядя Вилли, возвращаясь с работы на дачу, заходил на нашу улицу и сворачивал в переулок, Карлуша уже все чувствовал — подпрыгивал, каркал. А мы знали: папа идет домой. Иногда Карлуша садился к нему на плечо. Не хочу идиллий, но дядю Вилли все любили — и люди, и животные. 

А потом мы разбирали семейные архивы. 

Сколько фотографий, документов, писем... Есть даже свидетельство о браке разведчика. Зарегистрирован он 24 апреля 1927 года. 

Среди бумаг и короткие записи младшей дочери Эвелины Вильямовны. Но они еще ждут своего часа. 

Фото (в оригинале) из личного архива Лидии Борисовны Боярской. Все снимки публикуются впервые 

Некролог тоже необычный 

После смерти настоящего имени разведчика Вильяма Генриховича Фишера до поры до времени раскрывать не стали. Вот отрывок из некролога в "Красной Звезде". 

"...Находящийся за рубежом в тяжелых и сложных условиях Р.И. Абель проявлял исключительный патриотизм, имел выдержку и стойкость. Награжден орденом Ленина, тремя орденами Красного Знамени, двумя орденами Трудового Красного Знамени, орденом Красной Звезды и другими медалями. 

До самых последних дней оставался на боевых постах".