"ВЫСОКОНРАВСТВЕННЫЙ АГЕНТ — ОЛДРИЧ ЭЙМС"

АЛЕКСАНДР ПРОНИН 

О непосредственных контактах с ним рассказывает бывший советский дипломат.

-Американский журналист Пит Эрли в своей книге "Признания шпиона. Подлинная история Олдрича Эймса" следующим образом излагает историю вашего знакомства с этим офицером ЦРУ.

По словам Эрли, к началу 1984 года Эймс был в отчаянии из-за того, что влез в огромные долги (порядка 35 тысяч долларов) и не знал, как расплатиться. Тогда у него и созрела мысль о том, что свои дела можно поправить за счет продажи секретов ЦРУ русской разведке. Далее журналист пишет:
"Удобный случай представился ему накануне Дня Благодарения в 1984 году в лице Родни Карлсона (начальника Эймса, высокопоставленного офицера ЦРУ). Не желает ли Рик помочь ФБР завербовать советского пресс-атташе?

 — Конечно, — ответил Рик. — А кто он?

 — Сергей Дивильковский, — сказал Карлсон. — Он хорошо знает твоего старого приятеля Томаса Колесниченко, корреспондента "Правды".

Как бы вы, Сергей Иванович, прокомментировали изложенную Эрли предысторию вашего знакомства с Эймсом?

 — Начнем с того, что я вообще не очень верю в непредвзятость названного вами труда. Вряд ли стоит, мне кажется, принимать за чистую монету, что кто-то может — как якобы это сделал Пит Эрли — втайне и от ЦРУ, и от ФБР в течение двух недель (в общей сложности пятьдесят часов) вести беседы в американской тюрьме с архиважным государственным преступником. США для этого слишком высокоорганизованное государство.

Хотя там издавна существуют соперничество и ревность между двумя упомянутыми ведомствами; провал с Эймсом мог их лишь обострить. Тем и другим, очевидно, было бы желательно внедрить в общественное сознание удобную для себя трактовку этого дела.

Обратите внимание: чуть раньше, чем Эрли, но с совершенно иной интерпретацией завязки дела Эймса выступил другой заокеанский "мастер детективной журналистики" — Питер Маас. В его книге "Шпион-убийца" все выглядит иначе: не ФБР "заказывает" Карлсону (а тот Эймсу) Дивильковского,а сам Карлсон (ЦРУ) по собственной инициативе советует своему другу Эймсу пообщаться со мной — не для вербовки, а для выяснения деталей советской позиции по разоруженческой проблеме, и потом "продать" эту информацию своему начальству для укрепления собственного престижа и дальнейшего продвижения по службе.

Похоже, будто два автора перебрасывают друг другу горячую картофелину. Один (допустим, выступая от лица ФБР) говорит: вы заварили всю эту кашу, выведя Эймса на русских, вы и расхлебывайте, а другой ему возражает: нет, это вы сами все начали, вы и держите ответ...

Правда, кстати, может находиться где-то посередине: и Карлсон мог нечто подобное тому, о чем пишет Маас, посоветовать Эймсу, и ФБР могло закинуть при этом свои сети. Фэбээровцы, конечно, были бы рады "достать Дивильковского", прекрасно зная, что я был прислан в США одним из отделов ЦК КПСС, то есть являлся как бы представителем самого центра "империи зла", "красным комиссаром". Возможно, кто-то и впрямь рассчитывал на успех вербовки, а может быть, думали "замарать" меня каким-нибудь компроматом,вроде "общения с противником" и тому подобное. В любом случае я рад, что спецслужбы США, по русской пословице, "пошли за шерстью, а вернулись стрижеными".

Мы с Родни Карлсоном действительно знали друг друга, и до какой-то степени нас можно считать друзьями. Дело в том, что, находясь с 1980 года в Нью-Йорке в должности советника Постоянного представительства СССР при ООН и выполняя одновременно функции посланца Отдела международной информации ЦК КПСС, я должен был искать контакты среди информированных и влиятельных американцев и прочих иностранцев. Без этого не решались возложенные на меня в ЦК задачи: помогать корректировать нашу внешнеполитическую пропаганду, анализируя на месте ситуацию в ООН и в США, и одновременно самому активно разъяснять советскую внутреннюю и внешнюю политику.

Одним из "информированных и влиятельных американцев" и оказался Карлсон. Он представился мне как "Алекс Ньюсэм, сотрудник аппарата Совета национальной безопасности США", служивший якобы в Вашингтоне и периодически наезжавший в Нью-Йорк для работы с влиятельными представителями бизнес-сообщества. У нас с "Алексом" установились довольно тесные отношения. Мы периодически встречались за "ланчами" в ресторанах, однажды поужинали у меня дома.

Я, правда, довольно скоро догадался, что в лице "Алекса" имею дело с американским разведчиком, однако контактов не прервал. Считал, что если он и "разрабатывает" меня, то и я ведь с ним работаю, и почему бы мне не выиграть подобную "дуэль"? В конце концов, так оно, кажется, и получилось. "Алекс" был в дружбе с Эймсом, а тот оказался внимательным слушателем, когда я разъяснял советскую политику.

В наших дискуссиях в центре внимания всегда был вопрос, как предотвратить дальнейшее ухудшение советско-американских отношений, чреватое ядерным конфликтом, и я, кажется, не попусту тратил время, доказывая, что главной причиной возрастания угрозы такого конфликта была чересчур напористая, "ковбойская" антисоветская политика американских правых во главе с тогдашним президентом США Рональдом Рейганом. Эймс потом, уже на суде, заявил, что для него "стал невыносимым дальнейший вираж вправо" в американской политике при Рейгане. О своей неприязни к этому американскому президенту он и еще где-то упоминал.

"Алекс" действительно позвонил мне однажды в Вашингтоне (меня перевели туда на работу из Нью-Йорка в конце 1982 г.), и мы с ним встретились, и вот тогда-то он сказал: "Сергей, а ты бы не возражал, если бы на следующий наш с тобой завтрак в ресторане со мной пришел еще один человек? Это мой друг и босс". Так я познакомился с Эймсом, который назвался тогда "Риком Уэллсом, аналитиком разведслужбы при СНБ США".

- По утверждению Эрли, в ноябре и декабре 1984 года вы встречались с Уэллсом-Эймсом 6 раз, причем ваши совместные завтраки, как он пишет, "не были лишены неловкости". Почему возникала неловкость, о чем вы говорили? Имеют ли под собой почву слова Эймса, якобы сказанные им Эрли: "Я вел себя с ним (то есть с вами) чересчур напористо... Несомненно, я его испугал"? Чем он мог вас испугать?

 — Если Эймс так говорил, значит, считал это правильным. Зачем же я буду его опровергать?

Насчет моего "испуга", "неловкости" и "вербовочной работы", которую со мной вел Уэллс-Эймс, можете просто написать: "Дивильковский сослался на слабеющую память".

Если говорить о том, что вспоминаю о наших беседах с Риком я, то отмечу следующее.

Как уже говорилось, все мои дискуссии с цэрэушниками, — как, впрочем, и с прочими американцами — так или иначе вращались вокруг проблем советско-американских отношений, их резкого обострения в ту пору и возможных путей выхода из создававшегося, как нам, в советском посольстве, казалось, опасного тупика.

Вот вам и ответ на вопрос, о чем я беседовал с Риком Уэллсом-Эймсом: стремился использовать этого довольно высокопоставленного сотрудника из правительственного аппарата США (пусть и по линии разведки — я всегда высоко ценил роль разведчиков в формировании государственной политики), чтобы лишний раз довести точку зрения советского правительства до американских властей. Пытался аргументировать и защищать нашу позицию по проблеме взаимного сокращения ракетно-ядерных вооружений. Затрагивались и другие вопросы, служившие "раздражителем" в двусторонних отношениях.

Американцы обычно в ответ выдвигали, можно сказать, симметричные претензии (за исключением разве что экономического давления, да и то, помнится, не обходили молчанием тему "советского демпинга на мировых рынках"). Они обвиняли Советский Союз в намерении "экспортировать революцию и подрывать американские позиции повсюду в мире".

Но с Эймсом дело обстояло по-иному: особенность наших бесед состояла в том, что он спокойно, не вступая в полемику, выслушивал мои аргументы по большинству вопросов. Фактически, насколько помню, американскую позицию он защищал только по одному пункту: это касалось какого-то конкретного момента на прерванных незадолго до того советско-американских переговорах по ограничению ядерных вооружений в Женеве. Рик, в деликатной форме выдвинув в наш адрес какие-то претензии, оперировал при этом специфическими терминами и цифрами, к чему я, честно говоря, готов не был. Пожалуй, в тот момент у меня впервые и возникло желание "передать связь" другому сотруднику посольства. Мне тогда показалось, что "Уэллс" как бы предлагал себя в посредники на случай, если бы у советской стороны возникло желание сообщить в обход официальных каналов Белому дому какую-то новую и доверительную информацию; но, чтобы убедиться в этом, нужны были более капитальные, чем мои, знания по существу затрагивавшихся проблем: я ведь был всего-навсего "пропагандистом", а не "разоруженцем", как, например, советник посольства Сергей Чувахин, о котором мне и подумалось в тот момент.

- В какую примерно встречу и почему вы почувствовали, что Эймс не тот, за кого себя выдает?

 — Видимо, придется уточнить ваш вопрос: когда я почувствовал, что "Рик Уэллс" в действительности — разведчик? Но ведь он и назвался при знакомстве аналитиком разведслужбы. А в какой именно разведслужбе он состоял — при Совете национальной безопасности или в ЦРУ, — было, в общем-то, не так важно. Ну, скажем: я предпочитал думать, что он, как и "Алекс", действительно работает на Совет национальной безопасности, то есть как бы при аппарате президента США. Беседовать с такими людьми было, разумеется, интереснее, "безопаснее" и комфортнее, чем просто с "агентами вражеской разведки". Кстати, я и сейчас не исключаю, что они оба могли иметь отношение к этому аппарату.

Так что, повторю, я и при встречах с Эймсом, и позднее, уезжая из Вашингтона, не думал о нем в этих терминах: "он не тот, за кого себя выдает". Для меня это был высокопоставленный американский разведчик, и так оно и оказалось.

Другой вопрос — когда и почему я ощутил, что американский разведчик "Рик Уэллс" может поработать на нас, на Советский Союз? В той или иной степени такое ощущение присутствовало во мне с самых первых контактов с цэрэушниками еще в Нью-Йорке. Иначе я вряд ли стал бы с ними общаться. Было сильное желание, стремление воздействовать на них, "обратить в свою веру", что ли; желание, возможно, постепенно трансформировавшееся в надежду, что так оно и случится.

А вот когда эта надежда переросла в ощущение, близкое к уверенности, стоит подумать. Возможно, в тот момент, когда Рик без особой нужды ("за язык я его не тянул") при одной из наших встреч принялся излагать мне, профану в этих вопросах, различие между функциями ЦРУ и Национального разведывательного агентства США. Наверное, никаких секретных сведений он при этом не разгласил, но получился как бы "доверительный разговор", от которого один шаг вроде бы оставался до вопроса: "а что бы ты сказал, Рик, если бы мы тебя попросили сообщить нам еще..." — ну, и т.д. и т.п. Именно тогда я и решил, что нужно безотлагательно уведомить наших чекистов о не совсем обычном поведении моего нового американского друга. Что и было сделано.

- Давал ли ваш собеседник оценки американским реалиям, политике Белого Дома?

 — О каких-либо конкретных высказываниях Рика по поводу американских реалий я не помню. А вот что касается международной политики тогдашней администрации США, то у меня есть даже документальное подтверждение того, что Эймс не одобрял ее линию в вопросах контроля над вооружениями и, следовательно, в отношении СССР в целом. Это книга, которую мне прислал Рик, когда узнал, что я покидаю Вашингтон. Ее заглавие — "Смертельные гамбиты. Администрация Рейгана и тупик в контроле над ядерными вооружениями".

Автор этой книги — в прошлом журналист, а потом заместитель госсекретаря США в администрации демократа Клинтона Строуб Тэлботт. В исследовании, написанном по горячим следам, он проанализировал ход и результаты советско-американских переговоров об ограничении и сокращении ядерных вооружений в начале 80-х годов и пришел к выводам, явно неблагоприятным для официального Вашингтона. Тэлботт, по сути дела, утверждал, что окружавшие Рейгана и пользовавшиеся его благорасположением крайние правые вынудили американских дипломатов разыгрывать за переговорным столом в Женеве нечестную партию в надежде добиться от СССР односторонних уступок и обеспечить словесное прикрытие наращиванию гонки вооружений. Это, по мнению Тэлботта, привело к опасному тупику в деле контроля над вооружениями. Угроза ядерного конфликта и протесты общественности, прежде всего в Западной Европе, требовали от Соединенных Штатов вести переговоры более корректно, честно и в духе компромисса.

Эймс прислал мне эту книгу со своей надписью на титульном листе. Она гласила: "Сергей! Вот хороший, хотя и безрадостный отчет об итогах последних нескольких лет. Нам нужен подлинный синтез". Подписано: "Рик, февраль 1985 г.".

По сути дела, это посланное мне на память резюме того главного, что мой собеседник, по-видимому, считал нашей общей задачей: помочь найти такое решение важнейшей в ту пору международной проблемы, в котором оказались бы учтенными в равной мере законные интересы и требования как США, так и Советского Союза. Такой подход был, бесспорно, намного ближе к нашей тогдашней концепции ведения переговоров, чем к рейгановской позиции "крестового похода" и изматывания СССР гонкой вооружений.

- Жаловался ли Эймс на материальные затруднения, говорил, что располагает конфиденциальной информацией? Видел ли со своей стороны Рик в вас человека, связанного каким-либо образом с разведкой?

 — На материальные трудности Рик мне, насколько помню, не жаловался. Напротив, как-то раз, когда мы выходили из ресторана, с гордостью показал на припаркованную неподалеку спортивную ярко-красную — явно не дешевую — автомашину, с гордостью сообщил мне, что это "его колымага", и предложил подвезти до посольства. Я, правда, отказался.

На свою способность "поделиться конфиденциальной информацией" Эймс мне, пожалуй, намекал, — я имею в виду ту самую беседу о "функциях ЦРУ и НРА", которую он затеял по собственной инициативе.

Рик, конечно, знал, что я не имел отношения к советским разведслужбам. Иначе грош цена была бы всей их контрразведке и ему лично, как одному из ее руководящих сотрудников. Да я и не похож был вовсе на профессионала секретных операций.

В порядке анекдота расскажу маленькую историю: как-то раз, еще в Нью-Йорке, мы с "Алексом" условились встретиться у центрального железнодорожного вокзала. Я приехал вовремя, прождал минут пятнадцать, но, так и не увидев "Алекса", вернулся в посольство. А на следующий день, когда мы стали с ним "выяснять отношения", он сказал: "Ну, Сергей, теперь я точно знаю, что ты не из КГБ: ведь я тебе назначил свидание у "Сентрал стэйшн", а ты поехал к "Виндзор стэйшн" (это вторая крупнейшая ньюйоркская железнодорожная станция, но я не удосужился хорошенько в них разобраться).

Так что нет, не видел во мне Эймс сотрудника разведки, — просто знал, что я человек из советского посольства.

 — Если говорить о мотивах, побудивших Эймса вступить в тайное сотрудничество с советской разведкой, что, на ваш взгляд, было главным?

 — Кажется, у нас в России "ходовой" версией, можно сказать, клише на уровне массового сознания, стало мнение, что Олдрич Эймс "продал имевшийся у него товар", просто позарившись на деньги. Попробую пойти против устоявшегося предрассудка.

Эймс, если верить Питу Эрли, заявлял последнему, что он против упрощений в объяснении того, почему он "пошел на измену". Там, говорил он, был целый клубок причин и обстоятельств, ни одно из которых не следует отделять от других.

Первым на поверхности лежит и вправду тот очевидный факт, что Рик в какой-то момент испытал острую нужду в довольно значительной сумме денег и, поняв, что может ее получить, выдав русским известные ему секреты ЦРУ, отправился в советское посольство. Однако далее в его беседах с Эрли следует долгая цепь размышлений вслух на тему: почему он сделал это достаточно легко, не испытав угрызений совести, не преодолевая никаких внутренних, психологических барьеров? Почему оказался "морально готов к измене"? И, я бы еще добавил, почему в самом конце своей эпопеи, отвечая на вопрос допрашивавшего его фэбээровца, что бы он выбрал — ЦРУ или КГБ, если бы ему пришлось начать все сначала, Эймс, не задумываясь, сказал: "КГБ"?! (Это цитата из книги Питера Мааса "Шпион-убийца").

После своего ареста Эймс неоднократно, например, в интервью корреспонденту газеты "Вашингтон пост" 4 мая 1994 года, выделял все же мысль, что "на сотрудничество с Советами он оказался готов в силу сложившихся у него убеждений".

Наверное, и впрямь главным "бродилом", "закваской" его поступка стали все же не размышления о деньгах и не желание показать свою "особость", а мысли и чувства, связанные с "большой политикой". Помните его слова на суде: "для меня стал невыносимым вираж вправо, взятый властями нашей страны в 80-е годы"? Я мог бы сослаться и на целый ряд других опубликованных высказываний Рика, на основании которых можно утверждать, что в политике он стал самым настоящим диссидентом: человеком, весьма критически относившимся к действиям собственного правительства и ко многим другим реалиям того общества, в котором жил.

По свидетельству Пита Эрли, еще в 1983 году один из сослуживцев после резких высказываний Эймса в адрес своего ведомства и начальства пришел к выводу: "Циничное отношение Рика к ЦРУ уже переросло в откровенную ненависть не просто к людям, на которых ему приходилось работать, но к самому этому учреждению и ко всему, что с ним было связано".

Видите, как "круто" сказано: ненависть ко всему, что связано с ЦРУ... Согласитесь, это трамплин для далекого прыжка в направлении сотрудничества с Советским Союзом. Он его и совершил.

- Если чрезмерное корыстолюбие приписывается Эймсу несправедливо, отчего же его гонорары от получателей информации с Лубянки оказались столь баснословно велики? Ведь ему заплатили, если верить сообщениям из различных источников, свыше 1,5 миллиона долларов...

 — Ну, во-первых, термин "баснословно" здесь, видимо, не вполне подходит. Из той же книги Эрли известно, например, что московский инженер Адольф Толкачев, передававший ЦРУ секретную информацию о советской военной промышленности, получил от своих американских "заказчиков" еще больше — два миллиона "зеленых". Разведки обеих стран играли, как видим, "по-крупному". Призы-то какие! Толкачев сэкономил американскому военно-промышленному комплексу миллиарды долларов, а Эймс в принципе на протяжении почти десятилетия превращал в пыль все хитроумные операции ЦРУ против СССР и Российской Федерации.

Во-вторых, насколько я понимаю, сам Олдрич Эймс потребовал от Лубянки 50 тысяч долларов, и не более. Все остальное — "инициатива другой стороны". Во всяком случае, из того, что мне довелось читать, получается, что Рик как бы благоденствовал под "золотым дождем", о котором не просил, но которому, конечно, радовался и немножко удивлялся его обильности. Так что никакого корыстолюбия Эймс не проявил. Другое дело, что, не будучи ни сребролюбцем, ни, тем более, скупердяем, он любил "пожить красиво", коли случай представился, а паче того наслаждался возможностью устроить "красивую жизнь" женщине, которую любил, — своей второй жене Марии дель Росарио.

- Эймс производил на вас впечатление человека, разочаровавшегося в жизни? Эрли, например, свое повествование о нем нашпиговал частыми подробностями о количестве выпиваемого за день виски и прочих горячительных напитков.

 — Эрли, в данном случае, рисует скорее не портрет, а карикатуру. Может быть, и даже наверное, Рик временами старался "топить в вине" грустные мысли, но он ничем не напоминал разочаровавшегося в жизни забулдыгу-алкоголика.

"Мой" Эймс, каким я его видел и запомнил, — напротив, личность сильная, настоящий "матерый разведчик" (который при случае и выпить мог, но головы не терял) и в то же время — интеллектуал, умница и эрудит. Высокого полета птица! Думаю, ему (как, впрочем, и "Алексу") и впрямь тесно и душно было в рейгановской Америке и в ее ЦРУ, потому что, если говорить всерьез, вся эта сверкающая махина — современная Америка — крутится-то в основном вокруг таких жалких "ценностей" и олицетворяющих их фигур, как деньги и тот, кто лучше всех умеет их "делать".

- Как вы считаете, то, что начав работать на советскую разведку, Эймс "сдал" около двух десятков высокопоставленных предателей в СССР из различных сфер, включая КГБ, ГРУ ГШ и МИД, в самом деле нанесло ущерб российско-американским отношениям, или поднятая вокруг разоблачения Рика шумиха в США, подхваченная многими отечественными СМИ, была сплошным лицемерием? Как вы оцениваете содеянное им с точки зрения морали?

 — В реакции США, последовавшей за арестом Эймса в 1994 году, я на первое место поставил бы раздражение от уязвленного самолюбия. Непривычная для творцов "нового мирового порядка" ситуация: не они купили, а у них "увели" крупного разведчика!

Хотя выигрыш для российской разведки от перехода на нашу сторону Эймса был, несомненно, велик, реальный ущерб для интересов Соединенных Шатов (имея в виду нормальные государственные интересы, а не пиратские намерения) был минимален: Рик ведь, за небольшим исключением, передавал сюда лишь ту информацию, которая касалась собственных проделок ЦРУ против СССР и РФ. Поэтому говорить о реальном ущербе для российско-американских отношений неправомерно.

Следует также иметь в виду и следующее: Эймс объективно мог способствовать срыву крупнейшего стратегического замысла Вашингтона по уничтожению "империи зла", как они именовали Советский Союз. "Колокол" (избранный Эймсом оперативный псевдоним для связи с советской разведкой) ведь не только "рядовых" шпионов ЦРУ в наших рядах раскрывал; он и о так называемых "агентах влияния" и просто агентах вражеской разведки, имевшихся в высоких сферах советского руководства, на Лубянку сообщал. Там от Рика узнавали и о крупных суммах, которые США выплачивали в виде разного рода гонораров и премий за особое рвение нашим горе-"реформаторам".

Однако, к моменту раскрытия "крота" в ЦРУ американское руководство прекрасно знало, что в России "процесс пошел" и зашел уже достаточно, с их точки зрения, далеко, и никакие донесения Эймса тут уже ничего не могли изменить. Горбачев, например, "клал под сукно" информацию руководства КГБ, предупреждавшего о предателях, внедрившихся в советские "верхи". Так что даже и с точки зрения срыва того, что я назвал их "пиратскими намерениями", особых причин волноваться и сердиться из-за поступка Эймса у американских властей не было.

Что касается оценки поступка Олдрича Эймса с моральной стороны, то моя точка зрения, наверное, вам уже ясна из сказанного выше. Рик и объективно, и субъективно (осознанно) встал на защиту ценностей, которые я считаю высоко моральными (таких, как отрицание всемогущества денег и неприятие деления мира на имущих и неимущих), и его поступок высоконравственен.