Николай Долгополов: «Разведчиков – горстка, но это элита из элит»

- Николай Михайлович, ваша новая книга, одиннадцатая по счету о разведчиках, не похожа на предыдущие. У нее, как теперь принято выражаться, другой «формат» и весьма своеобразный. Я бы его определила как «досказывание». Вроде бы многие с детства благодаря книгам о разведчиках знают о тех же Дмитрии Медведеве, Николае Кузнецове. Но вы рассказываете такие вещи, так расставляете акценты, что дух захватывает. И к тому же прослеживаете всю их жизнь от начала до конца.

Мы говорим о вашей новой книге, изданной «Молодой гвардией» в серии ЖЗЛ в год 70-летия Победы. Она была специально приурочена к этой дате?

- Эта книга посвящена, конечно, в большей степени деятельности внешней разведки в годы Великой Отечественной войны. Но ее герои продолжали действовать и в годы «холодной» войны. А некоторые начинали в разведке еще после Первой мировой. И я, как вы правильно заметили, «досказывал» их жизни, которые они прожили, кстати, совершенно по-разному. Ким Филби был действующим разведчиком до конца жизни, которую закончил в Советском Союзе. Геворк Вартанян начинал в Тегеране 19-летним парнем и скончался в Москве на 88-м году жизни, в 2012-м… Все они говорили, что мы служили не режиму, не какому-то определенному лицу, мы служили Советскому Союзу, мы служили Родине. А Родиной для них – даже для англичанина Филби! – был СССР. Он так и говорил: «Моя родина здесь, я советский человек». Ему было совершенно все равно – на Сталина он работал или на Хрущева – это даже не упоминалось никогда в его беседах, и жена Руфина Ивановна мне рассказывала, что он не делил свою работу на «периоды». Он беззаветно служил своей новой Родине.

- Это ключевой момент для понимания этих людей...

- Я всегда подчеркиваю: таких людей очень мало, их вообще горстка. Но эта горстка – элита из элит, она служит защите интересов своей страны. А потому им, в общем-то, все равно было, кто в данный момент стоит во главе страны.

Вартаняны, например, мне рассказывали, что они даже не знали, кому передают донесения через своего резидента в Тегеране Ивана Ивановича Агаянца. Знали, что передают в Центр, в Москву, на Родину, передают ради безопасности страны: «Если стране нужна безопасность – значит, мы ее обеспечиваем». Вот какая была цель у этих людей.

- В фильме Татьяны Лиозновой «Семнадцать мгновений весны» есть любопытный момент, когда Штирлиц празднует 23 февраля: ему передали шифровку из Центра, он прочел ее и начал вдруг что-то напевать. Понятно, что все это домыслы авторов фильма. Но, согласитесь, тот эпизод эмоционально очень воздействует на зрителя. А могло такое быть на самом деле?

- Воздействует – не воздействует, не знаю, но такого в реальной жизни разведчика быть не могло. Однажды Гоар Левоновна Вартанян в первые годы в зарубежье, в одной из капиталистических, как тогда говорили, стран в день советского праздника на кухне, готовя хороший обед, вдруг замурлыкала – не запела – мотивчик какой-то нашей праздничной песни. Сразу же на кухне появился Геворк Андреевич, ничего не сказал, а только так посмотрел на нее, что Гоар осеклась. И она сказала мне: больше я советских песен не пела.

Или вот еще. Некоторые разведчики мне рассказывали, что иногда им так хотелось поговорить по-русски, что они брали машину, ехали в лес, оставляли ее на опушке, уходили в самую чащу и говорили на родном. И становилось легче. А так на русском в обыденной жизни никто не говорил.

Кстати, все нелегалы отмечали: когда они возвращались из долгой нелегальной командировки в Россию, то поначалу испытывали трудности. Первые 30-40 минут ты не понимаешь, что тебе говорят и о чем спрашивают, отвечаешь невпопад, и только потом возвращаются – совершенно, кстати, естественно и довольно легко – навыки родной речи. Был случай – мне рассказывал многолетний начальник нелегальной разведки Юрий Иванович Дроздов, когда высокое руководство, принимая двух вернувшихся после долгих лет «в особых условиях» нелегалов, вдруг удивилось: «Ну, сам-то еще говорит по-русски, а жена-то его совсем забыла язык, прямо иностранка. Откуда она?» И Дроздов, уже тогда генерал, объяснил: «Она из Рязани». Такое вот вживание в образ. Своего рода актерское мастерство.

- В вашей новой книге очень яркой получилась глава о Николае Кузнецове. Только один факт. Эсэсовский офицер фон Ортель, задолжав некую сумму Паулю Зиберту (Кузнецову), обещает вернуть ему долг персидскими коврами. И Кузнецов сразу понимает, что готовится отправка этого немца в Иран, там что-то будет… В общем, за это надо немедленно зацепиться и эту информацию передать в Центр. Меня здесь поразило уже даже не то, что у Николая Кузнецова были незаурядные лингвистические способности, но и то, что он, не имея особого образования, обладал высокой общей культурой, потому что сразу связать воедино персидские ковры, Иран, Тегеран, язык фарси, который вы, Николай Михайлович, я знаю, самостоятельно изучали в свое время в Иране, это что-то…

- Кузнецов вовсе не был, как некоторые о нем думают, таким уж простым деревенским парнем из села Талицы. Его вообще мало кто воспитывал, поскольку он рано покинул дом, учился… Он был феноменом по своей природе. Да, природа и обстоятельства дали возможность двум талантам – разведчика и лингвиста – удачно слиться и быть замеченными, что тоже очень редко бывает. Вспомните, его вытащили из Коми в Москву.

Это был гениальный самородок. Ведь было же такое – испанцы на него в партизанском отряде самому Медведеву пожаловались, что, мол, боец Грачев (Кузнецов) понимает по-испански, значит, не тот, за кого себя выдает?! А у него после изучения нескольких языков открылось естественным образом лингвистическое чутье, и он действительно понимал, о чем переговариваются между собой испанцы. Он говорил не просто на немецком, а на разных его диалектах. Это феноменально! Насколько сам знаю и насколько мне приходилось слышать, я думаю, что это, пожалуй, был, в смысле лингвистического таланта, самый выдающийся разведчик эпохи, не говоря уже о его других качествах – смелости, бесстрашии – вот так распорядилась судьба человеком, родившимся в далеком селе… Его всегда тянуло к языкам и к носителям языков. Он старался сблизиться с людьми, которые, попав во время Первой мировой в плен, остались навсегда в тех далеких местах. Сдружился с библиотекарем, бывшим пленным. Читал все, что попадалось на немецком. У работавших по контракту в СССР немцев набирался жаргонных словечек. Насколько я знаю, никто из Службы в таком совершенстве не владел немецким, как он. При этом его действительно никто никогда ничему специально не учил. Кузнецов до всего доходил сам.

- Он, кажется, и стрелять из пистолета поначалу не умел?

- Не умел. И научился сам. Как и всему остальному, в том числе водить машину. Его учить было и некому, и некогда. Все время был в деле. Кроме нескольких месяцев, когда одно задание провалил по неопытности, и его посадили в подвал свердловской энкавэдэшной тюрьмы и должны были предъявить обвинение по 58-й статье. Это была расстрельная статья – от десяти до «вышки». Кузнецов мог уже тогда не состояться: 1938-й, все тряслись за свою жизнь. Но нашлось несколько сотрудников спецслужб, – тоже очень редкий эпизод! – и, понимая, с каким талантом имеют дело, взяли и написали письмо по инстанции: просим не предавать суду молодого сотрудника, просим отпустить, хотя ошибка им и допущена, но это по молодости, по неопытности и т.д.

- В жизни Николая Кузнецова вообще все необыкновенно, а вы еще дополнительно столько всего рассказали. Он за свою короткую жизнь будто прожил несколько жизней – настолько бурной, стремительной она была.

А я теперь хотела бы перейти к человеку, который, подобно Кузнецову, в истории разведки и в истории России должен, конечно, занять свое место, которого он пока не занимает. Я имею в виду Александра Феклисова. Человека, который дважды спас нас. Первый раз – когда наши разведчики добывали сведения об атомной бомбе, а он непосредственно имел дело с источниками – нашими друзьями…

- Да, он был атомным разведчиком.

- Но еще важнее – это, конечно, мирное разрешение Карибского кризиса. Я хорошо помню ту ситуацию – хотя еще училась в школе, но понимала, что происходит что-то страшное. Предчувствие войны, причем войны атомной, у меня, школьницы, было совершенно четким. А в это время, прямо в эти же самые дни и часы, Александр Феклисов вместе со своим партнером – американским журналистом Джоном Скали провели блестящую операцию, которая спасла и ту девочку – меня, и весь мир.

- Никаким партнером Скали не был.

- Как не был? Я имею в виду: партнер по той операции. У нас сейчас всех коллегами называют или партнерами…

- Нет, он не был ни коллегой, ни партнером. Скали участвовал в этой операции как переговорщик с американской стороны. Его Александр Семенович должен был убедить в том, что – первое! – тот обязан сообщить президенту Джону Кеннеди то-то, то-то и то-то, и что – второе – он, Фомин (в США Феклисов жил под этой фамилией), берет на себя смелость утверждать, что то, что ему сообщит Скали, он доведет до первого лица Советского государства, то есть до Хрущева. И третье – он должен был найти такие аргументы, которые в передаче Скали Джону Кеннеди, ну, в основном, Роберту Кеннеди, его брату…

- Тогда министру юстиции США, если не ошибаюсь?

- Точно. Эти аргументы должны были склонить американцев к тому, чтобы, по крайней мере, эту свою ядерную авантюру свернуть. И Феклисов нашел аргументы.

- А можно подробнее?

- Скали начал говорить, что у нас сильная страна – Соединенные Штаты Америки, что зря Хрущев воспринимает Джона Кеннеди как мальчишку, что мы как сотрем вас с лица земли… И тут Александр Семенович сказал то, о чем вообще никогда не говорилось в кругах дипломатов, – что «если такое будет, то мы возьмем Берлин за сутки». И когда он это сказал, у Скали изменилось лицо: «Как это?!» А Фомин-Феклисов уточняет: «А нам помогут чехи и немцы из ГДР».

- Имелся в виду Западный Берлин?

- Конечно. А это оказалось самым страшным, чего боялись американцы. Тогда бы вся Европа могла оказаться под социализмом. Допустим, все было бы разбомблено в Советском Союзе. Америка, может быть, не так пострадала бы. Но Западная Европа была бы нашей. Я говорю: «А откуда вы это знали?» Феклисов мне: «Я этого не знал, просто снизошло озарение, нашелся аргумент, и я в это верил».

И потом, когда он вернулся в СССР и встречался с людьми из Генштаба, они подтвердили: «Абсолютно верный аргумент вы привели, потому что был разработан стратегический план на случай войны, и тогда бы советские войска взяли бы с помощью дивизий ГДР Западный Берлин даже не за сутки, а за 7-9 часов – им еще меньше времени было отпущено». То есть, мировая война была бы начата на территории Европы. И вот этот мощный аргумент, как считает Феклисов, был передан Джоном Скали Роберту Кеннеди, а Роберт Кеннеди передал брату Джону. И Джон Кеннеди понял: надо искать решения этой кубинской проблемы только путем переговоров.

Но тут Добрынин отказался передавать этот материал в Москву…

- Добрынин тогда был послом СССР в США?

- Да. Добрынин отказался этот материал передавать, и Феклисов мучился, считал, что это просто катастрофа. И тут он подумал: «Что это, мальчика они из меня сделали?». Никому ничего не сказал, а просто передал сообщение через своего шифровальщика своему руководителю в Центр, а тот не побоялся доложить об этом в кризисный хрущевский штаб, члены которого уже были на военном положении и не выходили из Кремля… И всё, слава Богу, дошло до Хрущева.

- Сколько длилась эта операция?

- Несколько дней. Там еще неудачно вышло, что один из дней пришелся на воскресенье, и Феклисов страшно боялся – а вдруг в воскресенье кого-то не будет, дежурный может не понять всю важность шифровки. Но все всё поняли.

- Речь шла о том, что Кеннеди мог ядерный удар нанести по Кубе или как?

- Кеннеди держался из последних сил…

- Нет, ну все-таки: непосредственная опасность в чем была?

- Опасность была в том, что, добравшись до Кубы со своими ядерными ракетами, мы все же были обнаружены американскими У-2. Американцам было ясно: на Кубе – русские. Хотя люди не выходили с кораблей, сидели в трюмах, задыхались, но все равно, фотосъемка зарегистрировала наши ракеты. И американские генералы уговаривали Кеннеди, что пришло время нанести ядерный удар. По Кубе и по Советскому Союзу. Это был самый тяжелый момент в истории послевоенного времени.

- Да вообще в истории Земли – чего уж там…

- И закончилось все хорошо во многом и благодаря Феклисову. Но Феклисову даже не было присвоено звания Героя Советского Союза. Он получил звание уже Героя России в 96-м году. И, скорее, не за разрешение Карибского кризиса, а за атомную разведку.

- Ну, будем думать, что это примерно так, как с Нобелевкой по точным наукам: выжидают, пока появится отдаленный результат.

- Да, но тут надо заметить, что Александр Семенович никогда об этом не говорил, никогда не жаловался. Никто из них никогда не жалуется. Феклисова в благодарность вскоре перевели на педагогическую работу: он занимал высокий пост, готовил разведчиков.

- А фильм о Феклисове, который показывали страшно поздно ночью, - как вам такое расписание? Всякую пошлость выставляют в прайм-тайм, а фильм про такого героя из героев показали только нам, совам, чуть ли не на рассвете.

- Ну, так вышло… Но смысл в другом. В том, что Александр Семенович все это совершённое хранил очень скромно, держал в себе… И рассказал мне, пишущему человеку, и все вышло наружу, стало известно. Жил он буквально в четверти часа ходьбы от меня. Квартирка крошечная, две комнатки…

- Да уж, не умеем мы подавать себя и своих героев, да и заботиться о них…

Николай Михайлович, много страниц в вашей новой книге посвящено женщинам-разведчицам, партизанкам. Мы, женщины, наверное, замечаем больше деталей, более внимательны, более осторожны?

- И так можно сказать. Мне бы хотелось, прежде всего, напомнить о Надежде Троян. Меня очень заинтересовала сама судьба Надежды Викторовны. В 22 года стать Героем Советского Союза! Членом всяческих комитетов, советов и всего прочего. Но главное – продолжить учебу на третьем курсе Московского медицинского института имени Сеченова, прерванную в связи с началом войны. То есть, начать все с нуля.

- Это уже после войны?

- Да нет, во время – в 1943 году. За Надеждой и ее подругами началась настоящая охота, и их вывезли на Большую землю. Они же уничтожили не кого-нибудь, а гаулейтера Белоруссии Вильгельма Кубе!

После войны Троян училась, работала (Герой Советского Союза, а брала дополнительные дежурства, чтобы заработать на жизнь), вышла замуж, и муж – фронтовой журналист, к сожалению, рано умер… У нее было двое детей, и приходилось много работать. И вот однажды к ней пришел домой писатель Константин Симонов, который был другом ее мужа, и передал ей тысячу рублей. Тогда это было очень много. Сын вспоминает, что в их доме был праздник – потому что мать очень мало получала. Я говорю: «Извините, а разве у них, у Героев Советского Союза, не было каких-то пенсий или пособий»? «Сейчас есть, кажется, но тогда ничего не было...» - отвечал мне Алексей Васильевич Коротеев-Троян.

А Надежда Викторовна сумела не только окончить институт, но и стать кандидатом медицинских наук, потом ее назначили директором научно-исследовательского института. Пять лет возглавляла советский Красный Крест. Тогда это было приблизительно то же самое, что сейчас МЧС. То есть, была в ранге министра. Партизанка, разведчица, женщина, которая каким-то чудом не погибла. Троян, Машеров и Зимянин – вот такая плеяда людей, которые были и настоящими фронтовиками, и достигли государственных высот.

Судьба Надежды Троян настолько меня заинтересовала, что я попытался выяснить, как же она складывалась. И оказалось, что это тяжелое дело. Она скончалась недавно, в 2011 году, не дожив несколько недель до 90. Но вы не поверите, как немного осталось людей, которые бы ее хорошо знали. То поколение уходит, или, более откровенно, уже почти ушло...

И тогда я понял: если ты как писатель чем-то заинтересовался, надо моментально, не отвлекаясь, искать тех людей, которые знали твоих героев. Сегодня человек есть, а завтра…. Людмила Ивановна Швецова, комсомольский секретарь, заместитель мэра Москвы, думский политик, очень с Троян дружила. Но Людмила Ивановна ушла так рано… У сына Троян, Алексея Васильевича, остались коротенькие ее воспоминания, на две с половиной странички. Это очень мало. Другой человек знал Надежду Викторовну очень хорошо – академик, министр, наставник Троян Борис Васильевич Петровский. А как найти его воспоминания о ней? И Алексей Коротеев, перерыв все книги Петровского, нашел нужные нам – и читателю – полторы страницы.

Я на всю жизнь запомнил высказывание Гудзя, старейшего советского, российского разведчика. За два дня до столетия я ему позвонил и спросил: «Когда мы можем встретиться?» Борис Игнатьевич ответил: «Приезжайте сегодня. Потому что всё уходит…»

- Столько встреч, Николай Михайлович, и каждая уникальна. У вас, наверное, всякий раз возникает ощущение, что вы сроднились со своим героем?

- Сроднился – неточное слово. Я никогда не набивался в родню. Потому что можно насторожить, расстроить, оттолкнуть своего собеседника. Никакого панибратства! И все эти немолодые люди обращались ко мне «Николай Михайлович». Не было ни разу, чтобы это правило как-то нарушалось. Единственный человек, с которым я, может быть, сошелся ближе, чем с другими, – Геворк Андреевич Вартанян. Вот он на втором-третьем году знакомства стал называть меня Николай, мой биограф. Но только на «вы», только так… Тут и близость, и дистанция должны соблюдаться.

Однажды у меня была такая ситуация – может быть, даже и для меня необычная. Меня привезли в то место, где отдыхают работавшие в зарубежье совсем немолодые разведчики – некий дом отдыха или госпиталь в Подмосковье. Там я познакомился с Михаилом Исааковичем Мукасеем.

- Это свекор актрисы и режиссера Светланы Дружининой?

- Да. Он был практически слеп в тот момент. Когда ему сделали операцию, ему уже было, наверное, лет 95. Была рядом его жена – Елизавета Ивановна, которая лет на пять моложе. Оба в абсолютно трезвом уме, в абсолютно ясной памяти… Мы потом с ним общались и в его 100-летний юбилей. Он не вошел в герои этой книги, но не только для меня, но и для людей сопровождавших рассказанное Михаилом Исааковичем и Елизаветой Ивановной было настолько интересным…

- Все-таки при ваших беседах присутствуют и такие люди?

- Не всегда. Раньше присутствовали, в последнее время – нет. Но им всегда интересно послушать великих, понимаете? С Вартанянами мы всегда беседовали втроем: Гоар Левоновна, Геворк Андреевич и я. А вот с Мукасеем тогда – это было первое знакомство. Мукасея первый раз в жизни представили российскому журналисту, и незрячий Мукасей взял меня за руку и долго ее держал в своей. Я даже не совсем понял, в чем дело? Что-то он у меня спрашивал, я ему отвечал, вопросы были абсолютно простые – ну, о жизни, обо всем – и вдруг Мукасей отпустил мою руку и сказал всем рядом сидевшим: «Я с Николаем Михайловичем буду разговаривать, потому что он пришел ко мне как человек доброжелательный и хочет рассказать о нас с Лизой искренне».

И получился у нас очень откровенный разговор. Иногда сидевшие рядом два старших офицера даже напоминали: «Михаил Исаакович, вы углубляетесь в оперативные эпизоды!», а он отвечал: «Ничего, ничего, это можно рассказать, потому что это уже никому не повредит». И рассказывал более чем откровенно.

А вообще я должен привести одну важную деталь. Мне приходилось встречаться с парами разведчиков-нелегалов – мужем и женой. И никогда не было такого случая, чтобы жена была более разговорчива, нежели муж. Женщины-разведчицы, особенно нелегалы, настолько осторожны, настолько деликатны в своих высказываниях, что даже иногда, когда мужья что-то рассказывают, останавливают их. Например, Гоар Левоновна говорила: «Жора, а это можно?» И Геворк Андреевич отвечал: «Можно, потому что это уже пройденный эпизод…»

- А разве разведчик сам определяет, что можно, а что нельзя?

- Как раз Геворк Андреевич Вартанян был из тех, которые определяли, что можно, а что нельзя. Иногда он говорил – пусть это войдет в книжку, а иногда – давайте, Николай, пока подождем.

Или тот же Михаил Исаакович Мукасей. 22 года они с женой прожили нелегалами с очень тяжелой легендой. Но он такой был веселый человек! Я у него бывал дома, мы сидели с ним вдвоем разговаривали, я записывал все, что он мне говорил, и однажды, когда ему 100 лет исполнилось, он говорит: «Никто не поверит, что мне столько. Давайте сфотографируемся на фоне календаря этого года вместе, чтобы люди поверили, что мы говорим сейчас, в этом, 2007-м году, чтобы не подумали, что интервью давнее».

Потом это фото было в «Труде» опубликовано. В тот год я у него был на дне рождения. Но дело не в этом. Я к чему? Вот он мне что-то рассказал, потом я приезжаю домой, мне звонок – это Михаил Исаакович. Я, говорит, вам рассказал то-то и то-то, но я подумал – это не надо. Соглашаюсь – хорошо. Всё. Потом проходит еще час – звонок. «Николай Михайлович, и вот еще эту фразу тоже, наверное, не надо, вычеркните».

- В сто лет помнить такие детали?

- Человек помнил все. Трезвый, совершенно блестящий ум. А перед днем рождения он меня спросил: «Вы как хотите? У меня будет два дня рождения здесь, – а жил он в небольшой такой, скромной, но хорошей, в центре Москвы, квартире, – вы хотите прийти, когда будет начальство или когда будут мои друзья?» Я говорю: «А можно я приду, когда будут ваши друзья?» Пришел, а там и сын Анатолий, кинооператор, с женой Светланой Дружининой, народные артисты Советского Союза, композиторы… Меня посадили со Львом Дуровым, другом семьи. Мы часа четыре, если не пять просидели. И Лев Дуров меня потрясал юмором, на его шутки, на его рассказы Михаил Исаакович отвечал тем же… А я подумал, какого же высокого интеллекта эти люди! А Мукасей приехал в свое время сюда из глухой польско-еврейской маленькой деревушки. И так себя сделал, стал интеллигентнейшим, образованнейшим человеком, который мало того, что знал многие языки, но всегда был в курсе всех событий.

Я тогда подумал, что Михаил Исаакович сейчас расскажет какие-то истории из той, разведческой, жизни, которые он рассказывал мне. Но ничего подобного на том дне рождении не прозвучало, кроме того, что я хорошо знал: что они дружили с Чарли Чаплином – он был просто друг семьи, когда они жили в США…

- Я где-то прочла, будто Чаплин был влюблен в Елизавету Ивановну, нет?

- Может, и был… Среди их знакомых – масса американских писателей во главе с Теодором Драйзером. А еще актеры Фербэнкс и Пикфорд… И Мукасеи со всеми этими людьми дружили. Такая дружба о многом говорит.

- Я хотела бы повторить вопрос, который на пресс-конференции, посвященной выходу вашей книги «Легендарные разведчики», задала коллега из «Российской газеты». Она спросила: почему разведчики долго живут?

- На этот вопрос тоже дан ответ в новой книге, и этот ответ дал Владимир Борисович Барковский. Разведчики долго живут, потому что их мозг все время работает, постоянно в напряжении, человек все время в деле. Заветы Героя России, атомного разведчика Владимира Борисовича Барковского я запомнил прочно. Он всегда мне повторял – надо двигаться. Движение – не только в том, что он бегал по корту в 77 лет с ракеткой, а потом говорил мне: «Зря я так долго играл в теннис – все коленки разбил и потом уже еле ходил». Дело в том, что он всегда очень много работал, а это тоже движение – только мысли. Барковский писал научные статьи, причем они никак не были связаны с разведкой, а именно с геополитикой, с новыми средствами вооружения. Он мне потрясающие вещи рассказывал, о которых я писал потом в статьях… И все эти люди, кого я встречал, были такими… не ушедшими на «заслуженный отдых». Барковский ездил на работу в свое Ясенево (там находится штаб-квартира Службы внешней разведки – Т.К.) чуть не до самой смерти. Александр Феклисов писал книги, совершал вояжи по свету, участвуя в съемках фильмов. Нелегал Григулевич стал академиком… Тут вообще нечто невероятное. Это человек, которого уволили из нелегальной разведки во времена Сталина: борьба с «космополитизмом», видно, сыграла свою роль. И вот Иосиф Ромуальдович начал с научных статей, а закончил член-корром Академии наук СССР! Это ж невообразимо! Человек приехал в 40 лет в новую страну и стал академиком.

А Павел Георгиевич Громушкин писал картины. Он же был не только блистательным изготовителем поддельных документов для наших разведчиков, но и прекрасным художником.

И когда я у него бывал дома, там была настоящая картинная галерея. Я говорю: «Боже мой, как же вы все это пишете?» «Долго пишу, - говорит, - другие люди пишут быстро, а я долго. Пишу часами, потом все переделываю…» Гоар Левоновна Вартанян до сих пор дает консультации. Ей в январе исполнилось 90 лет.

- Ясно… Вы в журналистике прошли невероятный путь, Николай Михайлович. Сначала это была спортивная журналистика в «Комсомольской правде», потом грянул Чернобыль, и вы были одним из тех, кто оказался в закрытой зоне Чернобыля в самые первые страшные дни. Стали лауреатом премии Союза журналистов СССР за участие в освещении ликвидации последствий чернобыльской катастрофы. Потом вы собкор «Комсомолки» во Франции – это совершенно новый поворот. А потом – первый заместитель главного редактора «КП». Затем ответственный секретарь – зам. шеф-редактора в «Труде», а теперь заместитель главного редактора в «Российской газете», правильно? А то я всё по памяти говорю.

- Да, в «РГ» я с 2007 года.

- И при этом столько книг написано! Когда и как успеваете?

- Да. Книг у меня о разведчиках 11, а всего 20.

- Ну, и откуда такая энергия, и такая воля? Объясните мне, научите. Начальство и коллеги косо не смотрят?

- Вопрос, действительно, интересный. Беседа с разведчиками или с каким-нибудь политическим деятелем продолжается очень долго, 3-4 часа в среднем. Потом обычно бывает новая встреча. С Вартаняном, например, я встречался бесконечное количество раз. С женой Филби Руфиной Ивановной мы выверяли каждое слово. Да почти с каждым героем так. С Мукасеем – ну, это настоящее удовольствие… И все это выходило какими-то кусками в газетах, где я работал. Но материала накапливалось все больше, больше, и я все писал и писал. Раньше в газете было два свободных дня – суббота и воскресенье. И когда я был дома, а не в командировках, по выходным я всегда писал свои книги. Теперь остался практически один свободный день, потому что воскресенье в «РГ» – рабочий и очень тяжелый день. Осталась фактически одна суббота. И этот день я всегда за письменным столом. Иногда это бывает две – две с половиной страницы. Ну, не идет никак и все! Но бывает, что в день выходит по 15-18 страниц, и даже не замечаю этого…

- Наверное, бесполезно спрашивать, чем вы себя подстегиваете.

- Только интересом! И знаете, такая странная история: чем больше лет набирается, тем становится мне как-то еще интереснее.

- Вам приходится записывать на диктофон такие объемы информации. У вас постоянная стенографистка, которая все это расшифровывает?

- Нет. При всем уважении к этой профессии должен сказать вам, что нельзя такие вещи отдавать на расшифровку. Стенографистки добросовестно расшифруют то, что сказал твой собеседник, но вот дыхание его, может быть, его стилистику, его восприятие твоих вопросов и своих ответов никакой магнитофон не передаст, это твои личные ощущения. Когда ты беседуешь с человеком, требуется определенный подход и большая внутренняя чуткость и душевность. Как и ощущение определенных препон, преград, лимитов… И если ты сам расшифровываешь, у тебя открывается такое большое поле для работы! Вот здесь, когда я его спросил о чем-то, он глубоко задумался, вот здесь он почему-то вздохнул… Если ты сумеешь расположить к себе собеседника и он поймет, что перед ним действительно человек заинтересованный, а не просто пришедший взять очередное интервью, то, может быть, у него проявятся такие душевные качества, которые ты должен заметить и передать… Конечно, работа с разведчиками требует больше времени и уж, конечно, терпения, чем написание книг о спорте, политике или книг о вине… Это штучное изделие. И, к счастью, тут у меня почти не было таких моментов, когда я должен был торопиться. Это очень медленная и кропотливая работа, которая лично мне доставляет удовольствие.

- Спасибо, Николай Михайлович! Новых вам книг.

Беседу вела Татьяна Корсакова

P.S. «Легендарные разведчики» появилась на книжных прилавках в декабре, а сейчас уже готовится ее третье издание. В книге 23 героя, и о каждом рассказано подробнейше, приводятся абсолютно неизвестные детали.

Специально для Столетия