Жизненный выбор Филби

Николай ДОЛГОПОЛОВ

20 декабря 1920 года был организован Иностранный отдел (ИНО) ВЧК при НКВД РСФСР. Этот день сотрудники и ветераны Службы внешней разведки Российской Федерации отмечают как дату основания этого исключительно важного государственного института, непосредственно участвующего в обеспечении национальной безопасности России. Один из тех, кто навсегда вошёл в историю Службы, — Ким Филби, которому 1 января 2012 года исполнилось бы 100 лет. Редакция обратилась к Николаю Михайловичу Долгополову поделиться своими материалами, которые легли в основу только что вышедшей в издательстве "Молодая гвардия" книги о жизни и деятельности нашего великого разведчика.

Собеседник (сотрудник СВР России): Я читал документы, которые, видимо, докладывались Иосифу Виссарионовичу. И Филби там советы дает, как работать. Можете себе представить, после 1937 года? Когда был вырублен очень приличный уровень интеллектуалов разведки, когда вырубили практически всех резидентов в зарубежье, и вдруг наш зарубежный источник даёт советы, как работать. А некоторые резолюции там читать страшно...

Одно поколение чекистов вырубили, второе вырубили. И сидит, понятно, на их месте какой–то начальник молодой и не знает даже, что на этом переданном Филби документе написать. Потому что он не в курсе. Может, он и сам боится серьёзную информацию от Филби куда–то наверх давать. Это тоже надо учитывать. Практически до 1943 года Филби временами не доверяли.

—  Но потом–то поверили. Почему же так прохладно отнеслись к нему уже здесь, в Москве? Понятно, Карибский кризис, Хрущев... Но человек был готов трудиться, по–прежнему вкалывать.

—  Мне кажется, тут сыграли роль несколько факторов, — чувствовалось, что Руфина Ивановна (Р.И. Пухова—Филби, супруга Кима Филби. — Ред.) хорошо знает, о чём говорит. — Во–первых, он оставался иностранцем, а к ним всегда в СССР относились с подозрением. Потом были некоторые сотрудники органов, которые, как Модржинская, уверяли, что Филби работал на англичан.

Модржинская, опытный сотрудник внешней разведки, в военные годы, да и после писала суровые докладные записки, которые докладывались высшему руководству, — эту историю наездов на Филби я слышал не раз. Её заслуженно ценили: перед самой войной она под псевдонимом "Марья" передавала ценнейшие сведения из оккупированной немцами Варшавы. А тут жестоко ошибалась, но стояла на своём, уверяла в собственной правоте. Начинались проверки, её записки из дела Филби изымались, но привкус оставался.

—  И потом всё зависело от человека, который тогда, в 1963–м, стоял во главе всего этого дела. Руководствовались чисто бюрократическим принципом: если ничего не делать, ничего не будет. Можно рискнуть, но зачем? Проще было посадить Кима в "клетку", дать охрану, следить за безопасностью. И ещё печально, что его лишили всех контактов.

—  С кем?

—  Например, здесь работал его старый друг по Бейруту — журналист Дик Бистон. Ким обожал балет, оперу, музыку. И надо же было так случиться: однажды в первый раз, когда мы с Кимом пошли в Большой театр, мы наткнулись на Бистона с женой. Он тогда здесь работал корреспондентом "Дейли телеграф". Идём по проходу, а он нам навстречу. Мужчины вышли покурить, а Ким и меня прихватил. Вскоре в "Дейли телеграф" появилась маленькая заметочка с подробностями — в чём я была одета. По–моему, можно было бы встречаться. Вообще Ким сам избегал встреч с журналистами — не мог отвечать на многие вопросы. Но, думаю, ему было бы приятно повидаться со старыми друзьями. Кстати, у него был контакт с одной очень интересной старенькой американкой. Было ей за 90. Познакомил и меня, говорил: "Я уверен, ты ей понравишься". Жила здесь эта женщина с 1920–х годов, работала с людьми из ленинского окружения и ни за что не хотела возвращаться в Америку. Убежденная коммунистка, дом её недалеко от нас, за Патриаршими прудами. Мы часто её навещали. Ким получал много зарубежных газет и журналов, и по её просьбе мы по прочтении всё приносили ей большими пачками.

—  И больше ни с кем?

—  С самого начала мы подружились с Блейками — Джорджем и его женой Идой. Ким был знаком с ними ещё до меня. Я же познакомилась с Кимом благодаря Иде. За что ей очень признательна. Мы регулярно встречались семьями.

Целые тома секретов

Собеседник: Я боюсь, что свою роль сыграл и предвоенный период, когда докладывали, докладывали, а даты нападения на СССР переносились. И только когда это всё пошло уже в комплексе, когда вся группа Филби стала работать, их воспринимали уже по–другому. Тут идут от них и телеграммы из британского Форин Офис, тут и немецкие телеграммы, расшифрованные и нам пересланные... Простите, но знаете ли вы, что Филби приносил нам целые дела? Он брал какое–то дело с работы, отдавал его в темноте вечером связнику. Иногда передавались целые тома. Наш человек ехал к себе в советское посольство, и всё это перефотографировалось. Дальше они встречались снова, наш сотрудник возвращал Киму дело.

—  Жуткий риск.

Собеседник: Это сейчас вот так понять, осознать — сложно. Филби правильно пишет в своей книге, что тут разные факторы помогали —  бомбёжки, затемнение над Лондоном было. Никто внимания не обращал. А сейчас на нашем уровне подумать? Это, вы правы, ужасный, конечно, риск, страшный риск. Понятно, что работа в форсмажорных обстоятельствах. Теперь представляете, как это могли воспринимать в Москве? Да враг народа: ведь так невозможно работать без провала.

Ещё один момент. Представьте 1937 год, репрессии. Расстреливали английских шпионов, кучу немецких шпионов, кучу шпионов американских — всех подряд. Расстреливают, расстреливают, сажают и сажают. Вдруг появляется английский источник, который пишет: "В посольстве Великобритании в Москве на связи всего два-три советских агента".

Как же так? "Английских агентов" в НКВД расстреливали сотнями, тысячами, а кто–то пишет, что у англичан всего два–три. Да не может быть такого. Значит, он врёт. То есть Филби не верили.

В конце 1930–х в Центре оказалось немало новых людей, которым пришлось осваивать нашу профессию буквально с нуля. Так, Филби дают задание выявить кого–то типа Сиднея Рейли.

—  Он же ушёл в мир иной ещё в 1925–м...

—  Вот именно! А Кима запрашивают, как сложилась судьба Рейли, чем он занимается? И Филби оттуда в полном недоумении отвечает, вы чего, ребята, он же у вас в СССР давно арестован и расстрелян. Настолько сильна была волна репрессий, что сотрудник Центра не был в курсе. Вот такой был тогда уровень работы в Москве. И только потом, постепенно стало всё это налаживаться...

—  Даже в тяжёлое для него время Филби всё равно давал советы, как держаться проваленным агентам. Тогда, после войны, был арестован наш атомный агент Нан, посажен в тюрьму столько для нас сделавший немец Фукс. Смысл: нельзя признаваться. Почему сам Филби довольно спокойно вышел из–под подозрений? Он знает всю методику контрразведки. Как арестовывали? Практически брали на понт: а ну–ка, признавайся! Но Филби–то всё это знал. Потому–то, анализируя, давал советы. Полный отказ от всего и с улыбкой. Потому что человек был величайшим профессионалом.

Собеседник: Фукса и Нана уже судили, а обвинители боялись, что вот сейчас их адвокаты возьмут и используют все неточности и несуразности. Но те промолчали. И Ким возмущался: как же так — защитник бездействует, надо же знать наше британское право. Доказательства, предоставленные в суд, добыты противоправно. Получалось, что главным становилось слово полицейского. И всё, больше ничего не было. У Филби написана работа об этом, но... В полном объёме обо всём, сделанном Филби, мало кто знает даже сегодня.

—  Так давайте об этом расскажем. Что можно, что разрешено. Лет–то пролетело сколько.

Собеседник: Вы знаете, в чём парадокс, а если откровенно, то боль и проблема разведки? Многие сообщения Филби докладывались тому же Сталину один на один, практически в оригинале. Получается, что аналитическим центром был единственный человек — Иосиф Виссарионович.

—  Кажется, аналитического центра тогда и не было? Потом, известно по книгам, его возглавил генерал–лейтенант Николай Сергеевич Леонов.

Собеседник: Ничего похожего практически не было. Вся информация проходила через резолюции какого–нибудь среднего начальника. И выходило: "Войны не будет, как вы и говорили, товарищ Сталин". Отсюда всё и получалось.

—  Или не получалось...

Собеседник: Вывод логичен. Кто знал о Филби реально? Знал о нём Сталин. Вот вам и ответ. Я снова принялся расспрашивать Руфину Ивановну.

Опять к насущной жизни

—  Руфина Ивановна, после серьёзного и даже горького перейдём к вещам полегче. Правда ли, что ваш муж в России здорово увлёкся хоккеем?

—  Хоккей, как и футбол, он никогда не пропускал. Обычно смотрел по телевизору. Иногда бывал и на стадионе. Действительно, особенно увлекался хоккеем. И вместе с Николаем Озеровым оглушительно орал: "Гол! Гол!" Отчаянный был болельщик.

—  Видел фото Филби вместе с командой "Динамо". Знакомые лица: тренер Владимир Юрзинов, защитник Валерий Васильев, нападающий Александр Мальцев.

—  Тогда он ездил к ним на тренировочную базу в Новогорск. Сам Ким был очень спортивен. В молодости в Кембридже был чемпионом по плаванию. Играл в футбол, регби, занимался боксом. Но, разумеется, главным для него всегда была работа.

—  А над чем работал? Никогда вас не посвящал?

—  Нет–нет, никогда. Абсолютно профессиональная черта. Меня это и не интересовало. Так мы были воспитаны: меньше знаешь... Я понимала по его сосредоточенному виду, что он работает. Он всё прокручивал в голове — никаких черновиков, набросков. Просто садился за машинку и быстро, лист за листом печатал окончательный вариант. Он не говорил, над чем трудился. Но по окончании работы, выходя из кабинета, делился со мной своими впечатлениями. Иногда говорил — это неинтересно, пустая трата времени. Другой раз с удовлетворением высказывался, что работа была трудная и очень интересная. Я видела его и в восторженном настроении, когда он действительно гордился результатом своего труда.

—  После 1975—1976 годов работы этой стало побольше?

—  Да. В то же время появились и ученики. Но прошли годы, появилась одышка, стало тяжело ходить на эту конспиративную квартиру. Она расположена на девятом этаже, к тому же иногда не работал лифт. Порой, уже в последние годы, ему было так плохо, что я звонила, просила отменить занятие. Потом по его просьбе ученики приходили к нам домой. Но это уже к концу — в 1980–е годы. А первое время он активно готовился к занятиям и работал с увлечением. "Интеллигентные, любознательные молодые люди", — так отзывался о своих учениках. Но сожалел об упущенном времени: "Информация моя уже устарела. Жаль, что слишком поздно".

—  Руфина Ивановна, вы говорили дома только по–английски?

—  Знаете, у нас с ним был такой кошмарный микст, свой язык. Ким тоже стал говорить на английском, впутывая русские слова. Я вообще сначала не знала английского. Так, школьная программа. Но было неприятно, когда при мне все говорили по–английски, а я ничего не понимала. Это стало раздражать. Надо было учиться. Мне порекомендовали учительницу. Занималась я недолго, с большими перерывами и получила всего несколько уроков, но с пользой. А по совету старого друга стала читать английские книги, постепенно понимая всё больше. Ну и, конечно, изъясняясь по–английски с Кимом и выступая в роли его переводчика.

—  А муж помогал вам разобраться с английскими сложностями?

—  Он сказал мне: "Чего я не умею, так это учить". И меня он ничему не учил, даже когда я просила об этом.

А вот и Грэм Грин

—  Руфина Ивановна, теперь понимаю, как у вас с мужем происходило общение. Грэм Грин, как я знаю, был вашим любимым писателем, по книгам которого вы учили английский. А ещё вы назвали его другом вашего мужа. Из воспоминаний Филби, служившего в военные годы вместе с Грином в британской разведке, выходило, что разведчиком он был неважнецким.

—  Ким радовался, что Грин превратился в прекрасного писателя, а не остался плохим разведчиком. И когда Грин ещё служил в разведке, то с чувством юмора у него всё было прекрасно. На одном из совещаний предложил разлагать немцев, зазывая их в один бродячий французский бордель.

—  Вы познакомились с Грином у себя дома, в Москве, в сентябре 1986–го. И, судя по всему, впечатление он на вас произвел удивительное.

—  Да. Но ещё в давние времена я увлекалась произведениями Грина. Читала всё, что у нас переводилось. А потом увидела у Кима на обложке журнала "Тайм" портрет Грина — это был человек года. Я сказала Киму: "Это мой любимый писатель". А он мне: "Это мой друг".

—  Я впервые увидел его в Париже, в советском консульстве, куда Грин обратился за визой. Брал у него интервью и думал, как же приятно с ним общаться.

—  Удивительно мягкий, обаятельный человек. С первой встречи у меня было ощущение, что это мой старый добрый друг. Грин приехал с Татьяной Кудрявцевой.

—  Переводившей его книги?

—  Да. Мы потом с ней подружились. Они подъехали на "Чайке" и остановились в тупике переулка, недалеко от нашего дома. К подъезду вела узкая тропка. Грин вышел из "Чайки" и "разложился" во весь рост — высоченный. Он протянул руку и смущённо сказал: "I'm so shy". И через несколько шагов снова повторил: "I'm so shy".

—  Почему он повторял "Я так стесняюсь, я так стесняюсь"?

—  Я поразилась. Потому что это скорее относилось ко мне. Я всю жизнь страдала от своей застенчивости. А слова Грина показывают, каким он был в глубине души. На пороге нас встретил Ким. Друзья обнялись. И вот мы вошли к нам в квартиру. Они сидели рядом на диване, а я напротив. Они так хорошо смотрелись вместе и были даже похожи друг на друга. Я получала удовольствие, наблюдая за ними и слушая их воспоминания. До сих пор не могу себе простить, что не сфотографировала их.

—  Руфина Ивановна, не припомните, с Коэнами он не встречался? Это — супружеская пара американцев, доставшая для нас атомные секреты из лаборатории Лос—Аламоса.

—  С Коэнами? Нет. И тоже непонятно почему. Ведь они были одиноки. Жилось им непросто. Интересные люди, но встретиться с ними нам не довелось.

—  А если вернуться немного назад. Никто из кураторов не предупреждал, что с иностранцами общаться нельзя?

—  Это, возможно, было с самого начала, ещё до меня. Ведь мы встретились только через семь лет после его приезда. Вероятно, его о чем–то предупреждали. Что неприятно: ограждали нас от людей. Тем не менее у нас бывали две–три пары моих самых близких друзей. Но никаких замечаний это не вызывало. Правда, через какое–то время по настоянию куратора мне пришлось составить список "моих контактов" (так он выразился).

Собеседник: Я согласен, что вопросы адаптации и дальнейшего использования — сложнейшие. Как-то сложилось, и хорошо. И с Коэнами возникли трудности только в последние годы — оба болели. Дилемма — использовать их, или, наоборот, — пусть отдыхают, живут в покое. Может, показать людям? Помните, как получилось с полковником Абелем? Дали ему слово в фильме "Мёртвый сезон", и получилось, что имя человека стало легендарным. С ним ассоциируют успехи разведки. А решение принимал лично Андропов.

Так и здесь. Решения нет, фигура Филби остаётся засекреченной. Хотя, думаю, где–то к году 1970–му имя Филби можно было и раскрыть.

—  Но почему тогда не раскрыли? — задал я такой естественный вопрос.

Собеседник: Потому что боялись британской реакции. До сих пор — реакция больная. Для них это страшно больной вопрос. Нет—нет, да к юбилею или какой–нибудь ещё памятной дате такое в прессе выдадут. Наш человек столько лет против них работал. Да ещё, они прекрасно это понимают, работал он просто так — за идею. И боролся с фашизмом. И ему реально нечего даже предъявить.

—  Когда моя книга "Остров на шестом этаже" вышла на английском языке в Великобритании и США, то большую часть её занимала библиография из 157 книг, посвящённых Филби. Составил один американец, который принимал участие в издании книги, раньше работавший в ЦРУ, — добавила Руфина Ивановна. — Каждую книгу он подробно анализировал, сопровождая подробными комментариями и ссылками на свидетелей описываемых событий. Меня удивило такое количество изданий, на что автор библиографии ответил, что в процессе его работы эта цифра уже перевалила за 200. Значит, есть огромный интерес к личности Филби.

—  Как Филби относился к своей популярности? И был ли он в СССР известен? К примеру, разведчика–нелегала Героя Советского Союза Геворка Андреевича Вартаняна узнают на улице.

—  О нём не знали и его не узнавали. Было одно телеинтервью с Генрихом Боровиком, посвященное Грэму Грину. Я о Киме ничего не знала до знакомства с ним. Он приехал в 1963–м и только в 1965–м появилась статья в "Известиях" под заголовком "Здравствуйте, товарищ Филби". Я тогда этой статьи даже не читала. Узнала о ней позже, и она у Кима сохранилась, Тогда из этой публикации ничего нельзя было понять. Что он знаменитый разведчик, столько для СССР сделавший. Возникали вопросы: кто он и зачем сюда приехал? Были же какие–то перебежчики. Осела здесь пара молодых англичан. Имён не помню. Что–то о них писали, показывали по телевизору. А о Киме больше ни слова. Казалось, что это какой–то очередной коммунист, сбежавший к нам от проклятых капиталистов.

—  Руфина Ивановна, я читал в вашем "Острове на шестом этаже", что вы познакомились на представлении американского ледового балета "Холидей он Айс" в августе 1970–го.

—  У меня был билет на балет. А Ким пришёл в надежде купить билет, но не удалось. Зато мы с ним познакомились

Собеседник: Понимаете, Ким очень любил Москву. Весь центр, дворики, памятники.

—  Он любил прогулки, много ходил — согласилась Руфина Ивановна. — Я за ним еле поспевала. И ему доставляло радость бродить по старой Москве.

Собеседник: У нас даже была идея поставить бюст Филби на Тверском бульваре. Но правительство Москвы, увы, зарезервировало его только для художников и писателей...

От редакции. Будем надеяться, что в мэрии города Москвы обратят внимание на материал Николая Михайловича Долгополова, и предложение "Собеседника" поставить бюст Кима Филби на Тверском бульваре столицы России будет всё же рассмотрено к 100–летию рождения разведчика (1 января 2012 года). Ведь он столько сделал для обеспечения безопасности нашего Отечества.