Сталин не всегда делился сведениями с военными

Игорь ЯВЛЯНСКИЙ
Накануне 70–й годовщины начала Великой Отечественной войны Служба внешней разведки (СВР) рассекретила документы, поступавшие в Кремль с 1938–го по 22 июня 1941 года. Разведданные позволяют сделать однозначный вывод — руководство страны знало о гитлеровском вторжении. Почему не были приняты упреждающие меры? Об этом в интервью "Известиям" рассуждает ветеран СВР России, генерал–майор в отставке, историк Лев Соцков.
Где вы были 22 июня 41-го?
Я хорошо помню этот день: мы с моими друзьями–подростками в Ульяновске гоняли в футбол, когда по громкоговорителю сообщили о гитлеровском наступлении.
Вы стали составителем сборника "Агрессия". Почему взялись за это трудное дело?
Да, собрать все материалы было сложно. Документы не были обобщены, хранились в оперативных делах агентуры. Оригиналы уничтожались — чтобы не допустить расшифровки. Остались только переводы на русском. Война — это особые годы в истории нашего народа, величайшая трагедия. Не скрою, что немаловажным было и то соображение, что сейчас мы довольно часто сталкиваемся с такими толкованиями, которые можно назвать откровенной фальсификацией.
Как выбирались временные рамки?
Решили, что вся военно–политическая составляющая, которая определила конфигурацию будущей войны, — это период с 1938–го по 22 июня 1941 года.
Какие документы представлены в сборнике?
Они в первую очередь вскрывают закулису европейской политики. Во–вторых, показывают, в какой мере политическое руководство нашей страны было информировано о планах фашистской Германии. В–третьих, позволяют сделать выводы, выполняла ли разведка свою функцию по добыванию информации. Сведения из резидентур публикуются полностью.
До сих пор идут спекуляции относительно того, что разведка докладывала дезинформацию о дате нападения.
Сейчас известно, что Гитлер несколько раз переносил срок наступления — начиная с конца мая 41–го. По каналам разведки действительно шла информация от "подставы" германских спецслужб. С этим источником работал резидент в Берлине Кобулов. После разгрома, который был учинен в 1937–1938 годы, оказалось, что в самый критический момент во главе точки в Берлине оказался брат заместителя Берии. Он пришел с рядовой бухгалтерской работы. Ничего не понимал в разведке. Ему–то и был подставлен немец–лицеист, который пытался давать дезинформацию. Сообщения этого источника тоже есть в сборнике. Это были умозрительные, общего плана рассуждения, которые резко отличались от остальной информации.
А вот те корректные сведения, которые приходили от надежных источников в аппарате Геринга и Гиммлера (от агентов "Старшины и "Корсиканца"), были полезными и достоверными.
17 июня начальник внешней разведки Фитин лично докладывал вопрос о предстоящем нападении Сталину. На прием он прибыл вместе с наркомом Меркуловым. Вы понимаете: когда начальник разведки докладывает информацию лично и ручается за ее достоверность, он отвечает за свои слова головой. Он, в частности, сообщил, что, по данным от нашего агента в штабе ВВС Германии, все приготовления к вторжению закончены и вермахт находится в режиме ожидания.
Но ведь была и абсолютно точная информация?
Да, наш источник из аппарата Гиммлера — "Брайтенбах" — назвал точную дату — 22 июня. Есть и такая весьма впечатляющая телеграмма из Рима, она тоже публикуется впервые. Получена она была 19, а расшифрована и доложена 20 июня. Ее содержание: посол Италии в Берлине проинформировал Муссолини, что его пригласили к руководству вермахта и сообщили, что вторжение на советскую территорию произойдет в период с 20 по 25 июня.
Когда стали поступать конкретные сведения о нападении?
Информация по нарастающей шла с января 41–го. Сначала докладывалось о аэрофотосъемке наших военных и промышленных объектов, которую немцы производили с территории Польши, Финляндии, Норвегии. Использовалась техника высокого разрешения. Наш источник в главном штабе люфтваффе докладывал, что снимки великолепные и они преобразуются в материал для определения целей бомбардировок. Главными объектами были железнодорожные узлы. Если посчитать, то было получено около 30 весьма серьезных донесений. И все они в каком-то виде были доложены наверх. "Старшина", который прекрасно разбирался в применении бомбардировочной авиации, даже давал рекомендации, какие ответные меры следует предпринять. Например, какие германские объекты в первую очередь следует подвергнуть бомбардировке. Но когда писали бумаги в Кремль, то эти рекомендации ушли.
Откуда еще поступали сведения?
Из НКГБ Украины и Белоруссии. Потому что основной удар немцы готовили по будущему Западному фронту. Это был серьезный просчет нашего военно–политического руководства. Ожидали, что главный удар будет направлен на Украину — там руда, уголь, нефть, хлеб. Но Гитлер решил иначе: основной удар группой армий "Центр" был нанесен по Белоруссии. Поэтому группировка развертывалась на территории генерал–губернаторства (бывшая Польша). Агентура в ближнем приграничье действовала. Докладывали: идет непрерывное пополнение частей живой силой, поступают средства для форсирования водных преград, оборудуются полевые аэродромы, создаются склады боеприпасов и горючего. Со второй половины июня боеприпасы стали просто выгружать на грунт.
Почему же тогда родился тезис о внезапном нападении?
Он был выдвинут руководством исключительно для того, чтобы объяснить те катастрофические неудачи, которые постигли нас на первом этапе войны. Вся информация докладывалась Сталину. Но он далеко не всеми сведениями делился с высокопоставленными военными. Есть такой факт. Нарком обороны Тимошенко и начальник генштаба Жуков вечером 21 июня убедили его направить ориентировку в войска о приведении их в боевую готовность. Считается, что, пока ее расшифровали, довели до низшего звена, время ушло. Первая фраза этого документа — "в ночь с 21 на 22 июня может произойти внезапное нападение". Значит, уже не внезапное, если об этом сообщается. И все же я полагаю, что и внешняя и военная разведки свою миссию выполнили. Другой вопрос: что касается реальной конфигурации операции, плана сосредоточения сил, направления главного удара, то здесь были недоработки.
Почему Сталин так поступал?
Можем только гадать о мотивах поступков или бездействия Сталина. Он ведь никаких мемуаров не оставил. Но из воспоминаний тех, кто общался с вождем, можно сделать некоторые выводы. Он больше всего боялся обвинений в "первом шаге", в развязывании войны. Представьте себе, если бы были осуществлены какие–то упреждающие меры, тогда бы мы стали агрессором. А предложения такие делались.