Завещание полковника Абеля

Николай ДОЛГОПОЛОВ

Приемная дочь легендарного разведчика Лидия Боярская, урожденная Лебедева, рассказывает о приемном отце.

Мне показали то, первое его письмо, из американского плена, подписанное фамилией друга "Рудольф Абель". Быть может, и не дошло время до цитат - на послании пока все тот же гриф секретности. Но не должно быть тайной, что письмо написано человеком патриотичным, неунывающим, трогательно любящим своих близких. Надо напомнить читателю, что настоящее имя разведчика - Вильям Фишер.

После нескольких лет безвестности, полного отсутствия муж и отец пишет жене и дочери. Каллиграфическим почерком - ни единого неразборчивого слова, отправитель на очень понятном и интеллигентном английском просит не переживать за него.

Трагические события в его жизни излагаются, будто какие-то обыденные явления, случающиеся с каждым. Получилось так, что попал в тюрьму в США. Приговорен, это как бы между прочим, к 30 годам. Чувствует себя неплохо. А если и волнуется, то только за жену Элю и дочку Лидию.

Вот это меня и смутило. С 1993-го был я знаком с Эвелиной Вильямовной Фишер, единственной, как был уверен, прямой продолжательницей рода. Но почему в письме приветы дочери Лидии и столько вопросов о ней? Ошибка? Вряд ли. Конспирация? Но какая же странная.

- Да нет, ничего странного. Дядя Вилли никогда не терял ни головы, ни самообладания. У моей скончавшейся несколько лет назад двоюродной сестры редкое для России имя - Эвелина. А то, что их, американская, разведка совсем не дремлет - это точно. Там, в США понимали: попалась им в руки фигура крупная. Сколько таких разведчиков могло быть в Союзе? Пять? Десять? Двадцать? И по необычному имени дочери, по сопоставлениям, экскурсам в прошлое могли бы догадаться, что какого-то замухрышку в Штаты не пошлют и арестовали они советского нелегала Фишера, не раз работавшего за кордоном. А Лидия, Лидушка, так ласково называет меня в этом письме дядя Вилли, - типично наше, распространенное. Через меня им было на него никак не ?выйти, и мой приемный отец понимал это. К тому же когда он писал "дочь Лидия", и на Лубянке, и мама Эля знали: это точно от него, никакой подставы. Тут нет игры с американской стороны: никто наших семейных историй с удочерением знать, конечно, не мог.

- Лидия Борисовна, а как вы оказались в семье Фишера?

- Я - урожденная Лебедева. Мама Эля, Елена Степановна Лебедева - жена Вильяма Генриховича Фишера, сестра моего родного отца Бориса Степановича Лебедева. Человек неплохой, но горький пьяница, алкоголик, работал шофером. А родную мою маму Александру Васильевну Звереву я помню плохо. Жили с отцом и матерью в самом центре, в Благовещенском переулке. Маленькая комнатушка в доме гостиничного типа. Рассказывали мне, что мама, женщина красивая, простая, особой интеллигентности в ней не было, трудилась завхозом в санатории. Умерла от туберкулеза легких, когда я еще в школу не ходила, в 1932 году. И с той поры взяла меня к себе ее родная сестра - мама Эля. Я до замужества прожила с ними. Пять человек - дядя Вилли, мама Эля, Эвуня, так я зову Эвелину, я и еще моя бабушка со стороны мамы Эли и моей мамы плюс любимый терьер Спотик - в коммуналке, в двух смежных комнатах на Самотеке, во Втором Троицком переулке. Кроме нас там жили еще две семьи. Но ничего, помещались. Мама Эля и дядя Вилли работали, мы с Эвуней учились, бабушка занималась хозяйством. И дядя Вилли всегда уважительно называл нашу бабушку Капиталиной Ивановной. А уже потом дяде Вилли дали отдельную двухкомнатную квартиру на проспекте Мира. И с ними я всегда была прописана. Сына Андрюшу родила на проспекте Мира.

- Я бывал в той квартирке. Как вы все там помещались? Такая теснота. Со стороны Вильяма Генриховича - благородно.

- Такой он человек. Мы ютились в крошечной квартире, но не чувствовали себя чего-то лишенными. Маленькая комнатуха, где жила я, была перегорожена шкафом. Тут же стоял письменный стол для уроков, напротив - моя кровать. С другой стороны шкафа спала Эвуня. Пространство за шкафом в семье называлось "закуток" - это была личная территория дяди Вилли. Когда он был дома, то в основном возился в "закутке" со своей радиоаппаратурой. Она непрерывно издавала разные звуки, какой-то свист и гул, врывались отрывки азбуки Морзе. В "закутке" непонятно каким образом умещалось множество железяк, трогать их категорически запрещалось.

- А есть ли какие-то семейные предания о том, как познакомились Вилли Фишер и Елена Лебедева?

- Не предания, а история одной вечеринки. Владимир Робертович Расс, товарищ дяди Вилли по радиороте, в которой служили в 1925-м и будущие знаменитости - полярный радист Кренкель, народный артист Царев, пригласил друзей на вечеринку. Сестра Володи - Татьяна Расс привела свою подругу Элю (Елену) Лебедеву, с которой они жили в одном доме на улице Грановского. Зашел и Вилли Фишер. А в результате знакомств на той вечеринке вскоре появились две семейные пары. Одна - мама Эля и дядя Вилли.

- По воспоминаниям вашей сестры Эвелины Вильямовны знаю, что жили небогато.

- Жили бедно. Дядя Вилли...

- Вильям Генрихович Фишер, он же Абель...

- …Был человеком светлым, бескорыстным, всегда нуждался. А меня все равно взяли к себе. Помню, до войны надо было пойти на какой-то прием, так у него даже костюма не было. И мы занимали деньги у друга - Рудольфа Ивановича Абеля и его жены тети Аси, чтобы купить нечто более или менее приличное. Нам, девчонкам, все перешивали из каких-то старых пиджачков. Мама Эля была очень хозяйственной, дома все в идеальном порядке, хорошо вязала, шила. И в музыке талантливый человек. Арфисткой была прекрасной. А в Норвегии, куда они втроем с Эвелиной поехали в свою первую (как официально считается. - Н. Д.) командировку, набрала учениц, создала маленькую школу балета. И Эвелина там тоже занималась. А вот жили в Москве очень скромно.

- Но ведь Вильям Фишер все-таки работал в органах, был там чуть не лучшим радистом. Почему такая бедность?

- А вы смотрите, сколько иждивенцев! Откуда деньги брать?

- Случались ли какие-то праздники, посиделки?

- На Новый год всегда наряжали елку. Справляли в основном по-семейному. Папа его уже умер, а мать дяди Вилли, Любовь Васильевна всегда приезжала с праздничным английским пудингом.

- Неужели английские традиции сохранялись чуть не до самой войны?

- Как видите. И по той же традиции пудинг всегда подавался на стол горячим. Вы знаете, я бы все же заметила, что английских традиций придерживались во всем. Была в семье некая сдержанность, чувств не выдавали, держались достойно и скромно.

- А другие гости собирались?

- Изредка. В основном - сотрудники по работе. Было время между довоенными командировками, еще до увольнения дяди Вилли из органов, когда они приходили чаще. Накрывался праздничный стол. Без всяких излишеств, зато хорошо сервирован. И вкуснотища - всем нравилось. Мама Эля была мастерица готовить.

- И выпивали? Или Вильям Фишер был аскетом?

- Я бы не сказала. Пили в основном сухие вина - "Цинандали", "Напареули" - и в небольших количествах. Иногда дядя Рудольф (Абель - Н. Д.) приносил бутылочку коньяка. За столом в основном разговаривали. Чтобы петь? Может, изредка, что-то не припоминаю. Случалось, играли на струнных. После войны играть стали почаще. У нас, детей, был свой отдельный стол. Вот где было крику.

- Лидия Борисовна, Фишеры вас официально удочерили?

- Все время хотели, но знаете, как мы привыкли - тянем-тянем, все руки не доходили. Но когда к нам приходили гости или кто еще, дядя Вилли всегда говорил: это моя старшая дочь, а вот эта - младшая.

- Видел немало самых разнообразных фотографий вашего приемного отца. Но как он все-таки выглядел внешне?

- Физически выглядел не очень здоровым. Выше среднего роста, худощав, всегда покашливал. Курил много - в молодости трубку, потом "Беломор". Почти всегда немногословен. Пустых разговоров не любил. Как бы человек в себе. В общении с посторонними неизменно вежлив. Но абсолютно не сентиментален, скорее сдержан. Совсем был неспортивен. Плавать - никогда не плавал, зато любил собирать грибы. Уже после возвращения из США в бадминтон мы на даче играли. И здесь в дяде Вилли просыпался азарт.

- Что рассказывал вам приемный отец о себе, о работе?

- Свои мысли дядя Вилли особо не высказывал. Про работу он никогда не вспоминал. Так, несколько слов. Заводили разговоры о политике, а он этого очень не любил. Если говорили что-нибудь не то, то вставал, бросал еду. На даче уходил к себе наверх.

- А в нелегальные командировки за границу, вы с ними ездили?

- Нет, уезжали мама Эля и Эвелина плюс брали кота с собакой. А я оставалась в квартире с бабушкой. Нельзя было столько людей за собой тащить. Кажется, первый раз они поехали в одну из европейских стран, Норвегию. Жизнь здесь, в Москве была трудная, и присылали нам оттуда боны, были такие, слышали? И мы с бабушкой шли в магазин на Сретенке. Торгсин - в нем в обмен на золото и эти боны покупали вкусную-вкусную селедку, что-то еще. Не забывали, присылали боны, поддерживали. И нашим родственникам тоже немного оставалось. Бабушка Капиталина так всегда радовалась. Она в жизни много чего повидала. Была акушеркой, принимала роды у жен богатых купцов. А ее покойному мужу, медику, присвоили дворянский титул. Но в то, советское, время бабушка Капиталина - уже на пенсии, как тогда говорили, "иждивенка". Ей купить селедку в Торгсине и еще чего-то понемножку для себя и внучки - радость. Потом ходили в кино, тут же около магазина. Я смотрела, а бабушка минут через пять засыпала, сопела. Не представляю, как бы и на что мы жили-выживали без мамы Эли и дяди Вилли.

- Вы знали, чем занимался отец?

- Понимала, где он работает, но без подробностей. Знаю его ближайших товарищей. Самый лучший друг - дядя Рудольф Абель. Еще Женя Андреев с женой Ниной. Но он в войну как сгинул. Куда-то его послали и исчез. Был еще такой Кирилл Хенкин, с дядей Вилли они познакомились, как мне кажется, не во время войны, а еще до нее. Их семья долгое время жила во Франции, потому Кирилл отлично знал французский. Тоже непростая история. Отец Хенкина был актером, а дядя - Виктор Хенкин народным артистом, веселил правительство на всех государственных праздниках.

Мать Кирилла - Елизавета Алексеевна - из дворянского рода. Помогала французскому подполью. Приехала в Москву и их семья получила квартиру в правительственной высотке на Котельнической набережной. В войну Кирилл учился у дяди Вилли на радиста или нечто в таком роде. Но не получилось. Мы тогда все оказались в эвакуации, и подробности как-то затерялись. Кирилл устроился работать переводчиком французского на иновещании. Жена его, помню, пробивная такая женщина, очень советскую власть не любила. Они уехали в Мюнхен на постоянное место жительства, и Хенкин трудился на радио "Свобода".

- Он в Мюнхене написал книгу про Вильяма Генриховича Фишера - "Охотник вверх ногами". Я от нее не в восторге. Автор уверял, будто еще до отъезда Вилли признавался ему, что "едет проверять Орлова". Того самого, сбежавшего от Сталина резидента, который, по мнению некоторых, никого не выдал, а по утверждению других все-таки выдал. К чему было Фишеру его проверять, подставляясь ради этого арестом? И хотя Орлов своего старого радиста американцам не выдал, отношусь к нему да и к Хенкину без всякой симпатии. А вот Эвелина Вильямовна, несмотря на хенкинскую книгу, относилась к Кириллу с пиететом.

- Эвелине он откуда-то из Германии до последних лет названивал. Сестра умерла, а он звонил, не знал, что она уже ушла. В 2008-м скончался и Хенкин. Но были люди, которые остались, с которыми семья и дядя Вилли дружили годами. До войны и после оставался Вилли Мартенс-младший, взрослые его звали "Маленький".

- Это сын того самого австрийца, который и наладил в ЧК производство всяческих документов. По ним выезжали разведчики-нелегалы. Лидия Борисовна, давайте к знакомым полковника Фишера вернемся еще разок попозднее, а сейчас о войне: как ее пережили?

- В эвакуацию, в 1941-м в Куйбышев мы всей семьей поехали в вагонах-теплушках. Но любимого пса тоже прихватили. Приехали, и дядя Вилли исчез по своим обычным делам, кажется, готовил радистов. Устраивались мы без него. Потом, по-моему, был в партизанском отряде. Мама Эля попала в Куйбышеве в театр оперетты, она ведь хорошая арфистка, окончила консерваторию. А мы с Эвелиной и бабушкой остались в городке Серноводске. Жили в каких-то домах типа общежития. Мне было 17 и с учебой как-то после переезда из Москвы не складывалось. До школы ли, когда вокруг громыхает? Зато я была деятельной, энергичной. Иногда поручали мне достать грузовик, что-то перевезти. И доставала - не знаю почему, но люди мне всегда шли навстречу, помогали. И были мы все такие патриоты-комсомольцы. Я пошла в военкомат и говорю: хочу на фронт добровольцем. Не взяли: мне только 17. Сказали, что учитывая желание, пришлют мне повестку через год. В марте у меня день рождения, и я моментально в военкомат: все, мне 18 уже исполнилось. И 30 мая призвали. Бабушка плакать. Мама Эля тоже: как ты могла так сделать, ничего никому не сказала, папа расстроится. Он и правда огорчился. А меня привезли в Новороссийск. Полгода училась и окончила на отлично радиошколу в Кутаиси и меня прикрепили к командному флагманскому пункту Черноморского флота. И дальше так и пошло, куда флагман - туда и я. Прослужила до конца войны.

- И в каком звании?

- В звании? Краснофлотца. И тут - когда еще служила - собеседование с людьми из СМЕРШа. В конце войны, чуть не в День Победы приехал молодой офицер-смершевец: отбирали они работников для Москвы, тех, у кого было где в столице жить, потому что приказ - никакой жилплощади не выдавать, и так не хватало. Преимущество - москвичам, и мы, несколько человек отобранных, согласились. Повезли нас в Москву. Потом полгода учебы и восемь лет работы в органах. Уволилась в звании лейтенанта.

- А почему уволились?

- Потому что у меня муж тоже работал в КГБ. Занимал значительный пост. И когда в 1953 или 1954-м вышло указание, что нельзя мужу и жене работать в органах, то решила: уходить мне. Я устроюсь, а муж, кроме этой работы, ничего не умеет. Пошла после стольких лет в армии и в органах на гражданку. Пристроили в военную Академию химзащиты, где я долго была заместителем начальника отдела кадров.

- Лидия Борисовна, на этой фотографии у вас весь китель в орденах - медалях. Это за КГБ или за войну?

- Только за войну. И ордена, и медали, а за КГБ ничего не давали.

- А как отнесся дядя Вилли к тому, что кто-то из семьи пошел по его стопам?

- Он был всегда против. Однажды и у Эвелины была такая возможность во время его отпуска в 1955-м. И дядя Вилли сказал: одного человека на семейство хватит. Да и Эвелина не проходила по здоровью. Она закончила в 1952-м Московский государственный педагогический институт иностранных языков и устроилась переводчицей английского в журнал "Новое время". Со мной другой случай. Я домой им написала письмо из армии, что скоро буду в Москве, преподнесу один сюрприз. И вся семья подумала, что я жду ребенка. Приехала небеременная, и дядя Вилли сразу: что происходит? Я ему: буду работать в органах, уже учусь. Ничего он мне не сказал, хотя воспринято это было без энтузиазма.

- С Вильямом Генриховичем наверняка можно было и посоветоваться насчет своей работы.

- Я как-то стеснялась. Однажды он спросил меня: "Лид, кем ты у нас?". А я засмущалась: "Дядя Вилли, даже вам не скажу, подписку давала". Вот дурочка. Так и не сказала. А он засмеялся.

- Вы знали, что он скоро уедет на долгие годы?

- Говорили глухо-глухо: отец готовится к отъезду… И мне все было понятно. Не догадывалась, что в США, но понимала - едет в длительную командировку.

- Перед отъездом в Америку собирали семью, как-то прощались?

- Уезжал тихо, без всяких прощаний, потому что не надо было этого делать.

- Письма из Штатов приходили?

- Он писал на маму Элю очень коротко, и нам приносили, передавали. А мама ему - тоже так же. Однажды и я приписала. Не знаю уж, разрешалось это или нет.

- Вы догадывались, что он нелегал?

- Конечно. Из Америки он один раз, я вам говорила, приезжал в отпуск. Нам привез подарки - Эвуне и мне одинаковые.

- И что за подарки?

- Часы ручные и по отрезу панбархата, тонкий такой. А часы у меня до сих пор. Затем дядя Вилли исчез. Начались какие-то домыслы, пошли разговоры, будто его посадили. Мама Эля говорила: "Смотрят косо, словно он предал Родину". Знаете, очень трудно, когда на тебя вот так смотрят. Но потом все это переросло в сочувствие: люди слушали радио "Свобода", появились какие-то статьи в чужих газетах об аресте.

В нашем поселке Старых Большевиков в свое время многих пересажали. Почти у всех родственники сидели. И потому люди, такое пережившие, очень тонко все понимали. А знакомые сострадали вместе. На нашей улице с самого возникновения поселка поселились много старых большевиков из латышских стрелков. Их стольких - по тюрьмам и ссылкам. Конечно, они, в шестидесятые вернувшиеся и не сгинувшие, сочувствовали. Или до начала войны каких-то людей еще из ленинских времен вдруг объявляли эсерами, троцкистами, куда-то увозили. У всех, почти у всех, родственники помучились. Сколько же народу перемололо, редко у кого близкие не пострадали.

- Давайте о более светлом. В 1962 году ваш отец вернулся домой. Вы тогда на обмен в Берлин с Эвелиной и матерью не поехали. Почему?

- Так кто ж меня бы отпустил? Вернулся дядя Вилли после стольких лет работы, тюрьмы - и встреча дома. Никаких пышностей и вечеринок. Даже старых друзей не звали. Хотелось вместе, только мы своей семьей. Да и дяди Рудольфа Абеля уже не было - умер. И вот смотрите: Абеля теперь - ну настоящего - везде упоминают.

- Он подполковник разведки, столько орденов, и особенно за ?войну.

- Но никто не знал, где его могила. Ко мне приходили, и я их возила недавно. Похоронен он с женой на немецком кладбище. Умер от сердечного приступа, жена Ася скончалась в пансионате для престарелых, потому что детей у них не было. Осталась только племянница.

- Был и племянник - Авангард Абель. Ветеран войны, жил в Волгограде.

- Мы его звали Авка. Он у нас на даче в первые месяцы войны жил. Озорной такой мальчишка, мы с ним дружили.

- Лидия Борисовна, а что рассказывал Вильям Генрихович о тюрьме? Жаловался на порядки, на травивших его американских уголовников?

- Никогда. И никого не частил. А про уголовников - только то, что учил их французскому, и некоторые действительно научились. Еще о том, что рисовал в камере - давали ему рисовать, я видела его картины, рисунки, наброски. Там стояли его кисти. Человеку фактически грозило пожизненное заключение - могло выбить из колеи любого. А он рисовал, научился шелкографии.

- Ничего не говорил о новой работе на Лубянке?

- Даже не знаю, как вам сказать. По-моему, обижался, что той, своей основной работой больше не занимается. Читал лекции молодым. А мог бы и больше. Но как только Эвуня начнет говорить, что вот это и то плохо, он спокойным таким голосом ее поправлял.

- А с кем общался? Рассказывают, дружил с Кононом Молодым, другим, тоже арестованным и, как и он, обмененным разведчиком-нелегалом.

- Дружил? Возможно. Хотя Конон был гораздо моложе. Нет, встречались они нечасто. Сблизились на съемках фильма "Мертвый сезон". Помните, про разведчиков? С кем дружили, так с Коэнами. Ездили мы всей семьей к Лоне и Моррису.

- Это та самая американская пара, которая, как считается, прямиком доставила нам чертежи атомной бомбы.

- Иногда и Коэны к нам наезжали. Моррис был добрейшим человеком. Общались они все время на английском. И взаимопонимание осталось отличное еще с тех времен, когда Коэны работали в Нью-Йорке с дядей Вилли. Дружили до самых последних дней. Но с нами Моррис говорил и по-русски. С акцентом, но друг друга понимали. Но это было уже после возвращения. А еще до войны на Самотеке, в нашем же доме жила худенькая австрийка Ивонна. Заходила к дяде Вилли, и так подолгу они беседовали. Легко догадаться о чем: она тоже из разведки. Потом оттрубила 18 лет на лесоповале, но прожила жизнь долгую, умерла лет восемь назад в какой-то республике. Еще появлялась в ту пору красавица Милена - болгарка или венгерка. Я тоже так понимаю, что по работе. И муж ее мелькнул пару раз и быстро пропал, думаю, арестовали.

- А чем занимался Вильям Генрихович, когда довольно неожиданно его отправили в отставку?

- Нашлись добрые люди, которые помогли. Жил в первом подъезде нашего дома инженер Женя Брохис. По-моему, он и устроил дядю Вилли на завод после 1938-го. Мой приемный отец был человеком, который не умел скучать, с удовольствием находил для себя много дел. Не мог и не умел сидеть просто так. Рисовал, по самоучителю освоил гитару, да так, что мог играть Баха. О радиоделе вы знаете, но были и высшая математика, и фотография, и литература, когда он написал повесть, пьесу…

Играл в шахматы с соседом - захаживал к нам такой журналист Степан Архипович Чумак. И когда дядя Вилли работал на заводе, то возвращался домой вечерами непоздно, частенько они с Чумаком засаживались за шахматы. И тоже до войны, когда появилось больше времени, все соседские дети-школьники ходили к нам домой. Получали от дяди Вилли разъяснения по всем предметам: математике, физике, химии, иностранному языку, музыке… Из соседнего дома регулярно наведывался мальчик Толик - интересовался радиоделом. И дядя Вилли ему подробно все разъяснял.

- Уверен, Толик и предположить не мог, что занимается с ним лучший специалист по радиоделу в советской разведке.

- И занимается, и еще снабжает разными радиодеталями. Он и к Толику, и к другим был требователен, как к себе. Заставлял всех, кому помогал, помногу раз переделывать работу, если она оказывалась смазанной. И так до тех пор, пока не достигалось нужное качество. За что бы ни брался, подходил к делу серьезно, изучал предмет досконально и учил этому других. Сердился, когда люди делали что-то тяп-ляп. Относился с уважением к тем, кто свою работу освоил досконально и был готов поучиться у них, неважно, профессор это или рабочий. После американской тюрьмы чувствовал себя устало. И редкий раз у него не получилось: появилось неосуществимое желание заняться гравюрой. Уже и пластины для офортов получил в подарок от друга мамы Эли. Был такой профессор Академии художеств из Ленинграда Левин. Однако не вышло, здоровье было не то. Но чтобы сидел без дела? На даче топил печи, выгребал уголь, канализацию очищал. Не считал себя всезнайкой, обожал постигать нечто новое. Научил Эвуню шелкографии, наверху устроил для этого мастерскую. И плотничать любил. Вы же были у нас на даче, и ту беседку он построил своими руками. А для Эвуни сооружал какие-то фонтанчики, прямо там, где сидели ее цветы, вода била, а фонтанчик маленький, симпатичный, с бассейном. У меня рос сынишка Андрюша, и по четыре-пять месяцев мы жили на даче. Дядя Вилли не особенно любил маленьких детей, даже не то что не любил, а относился к ним как-то равнодушно, не понимал он дошколят. Мне кажется, они его даже раздражали. Но дети подрастали, вылезали из коляски и интереса, любви к ребятишкам у него сразу прибавлялось. Помню, мой Андрюша все пытался пускать кораблики, а они у него ломались. Смотрю, дядя Вилли пошел в сарай, серьезно взялся за инструмент и через несколько часов приносит сынишке кораблик: "Иди сюда, Андрей. Вот дарю тебе корабль, но ты смотри, с ним аккуратно". Через 30 минут корабль был сломан, а дядя Вилли обижен. А еще он пристрастил меня к кроссвордам.

- На каком языке решал их?

- На любом - русском, английском, - моментально. Во время обеда, смены блюд, не мог терять времени. Всегда что-то читал, решал - и с какой скоростью! Но все замечал и подмечал. Помогал многим - советом, рекомендацией, да чем только мог. И ему было безразлично, занимает человек какое-то положение, нет ли. К маме Эле ездила заниматься на дачу девочка-арфистка Ниночка. Ее мама готовила к музыкальной школе. Ниночка ее закончила, собиралась поступать в консерваторию. Но арфы у нее не было - слишком дорогой инструмент. Мама Эля привезла арфу на дачу, и эта девочка приезжала, занималась с мамой по два-три часа. Моталась туда-сюда. И тогда дядя Вилли предложил: не дело это туда-сюда мотаться, собери, Нинуля, какие-то необходимые вещи, поживи у нас.

Предложение было принято, и она у нас прожила все лето. И в консерваторию поступила. Конечно, ни о какой плате за уроки речи идти не могло. Ниночка потом играла в Свердловском театре оперы и балета. Жил тут на даче профессор, специалист по Индии. И вместе они много времени проводили, даже сдружились. Такой был дядя Вилли человек. Вы не поверите, но я расскажу вам о Карлуше. В доме всегда было по две-три кошки, собачки разные. Он какую-то дворняжку нашел, так она только его признавала. Нет ни одного его письма, где бы в конце дядя Вилли не спрашивал, "как чувствуют себя "животы" - животные, и всегда передавал им приветы. Из сочинского санатория "Приморье" в августе 1964-го пишет мне: "Бишку (собака. - Н. Д.) и Тайку (кот) погладьте. А Карлуше дайте лакомку".

- Кто такой Карлуша?

- Карлуша - это ворон. И птички, собачки и кошки отвечали ему той же любовью. А Карлушу принесли нам соседи со сломанным крылом. И мы всей семьей во главе с дядей Вилли птичку выходили. И ворон так его любил, что только дядя Вилли, возвращаясь с работы на дачу, заходил на нашу улицу и сворачивал в переулок, как Карлуша уже все чувствовал - подпрыгивал, каркал. А мы знали: папа идет домой. Иногда Карлуша садился к нему на плечо.

Не хочу идиллий, но дядю Вилли все любили. Вся семья была славная. Как бы я без них справилась? Даже когда замуж вышла, помогали. Лежу в роддоме на проспекте Мира, и мама Эля мне письмо: "Скорей, доченька, выходи. Я уже кроватку приготовила". Какое-то одеяло шелковое сама настегала, все распашонки на руках шила, чтобы швы ему, маленькому, не врезались. Боялась малыша купать, он так пищал. А мама Эля: "Ты что. Боишься? Давай вот так…" Учила меня многому, помогала. Как и дядя Вилли - всем родственникам жены помогал чем только мог.

- В каком году родился у вас сынишка?

- В 1959-м. А потом дядя Вилли приехал. И ему предложили улучшение жилищных условий. Ведь в двухкомнатной квартирке благодаря моему Андрюше людей прибавилось. Хотели заменить эту на трехкомнатную. Все дома посовещались, и дядя Вилли, чуткий бессребреник, попросил: "Если вы можете, то нельзя ли мою старшую дочь отселить с ребенком в какую-нибудь небольшую однокомнатную?". Муж-то был прописан у родителей. И дали нам ордер на Вернадского. Если бы не дядя Вилли… Он не о себе просил, обо мне. И никогда не пользовался своим именем. Напрочь отсутствовало в нем это, как и коммерческие таланты. Всем делал только добро. Всем. Всю жизнь прожили душа в душу.

- Как вы думаете, а такое отношение к людям, умение найти с ними общий язык, помочь - это не от профессии? Не от разведки?

- По-моему, это от души. Не уверена, что в разведке работают сплошные ангелы, точно нет. Просто некоторым дано, иным нет.

- Лидия Борисовна, а остался ли кто-нибудь еще, кроме вас и сына Андрея, хорошо знавший Вильяма Генриховича. Понимаете, я встречал немало с ним друживших. Но все ушли…

- Время идет. Наверное, я - из последних. Муж мой тоже ушел в 68 лет. Еще маму Элю лечил очень приятный врач, напоминающий иногда Дон Жуана. Наша семья с Борисом Олеговичем Толокновым познакомилась, такой был веселый, одаренный, доктор чудесный и художник тоже. Часто он и его знакомая Лиля Михайловна, жена певца Бернеса, заезжали к нам на дачу. В основном все знакомые были от мамы Эли. Еще есть такая медсестра - Света. Негде ей оказалось жить, и мама Эля с дядей Вилли предложили нашу дачу. Она два года там прожила. И к нашей семье потом отношение трепетное. И сейчас медсестра Света жива. Когда дядя Вилли умирал в онкологической больнице, он кроме нас подпускал только ее.

Эпилог

- Лидия Борисовна, а вы знаете, как он умер?

- 8 октября 1971-го к Эвуне на день рождения приехали на дачу гости. Я тоже там была и даже не заметила, что с дядей Вилли происходит что-то плохое. Был он, как всегда, приветлив, на болезнь его ничто впрямую не указывало. Тут и собранность, и воля железная. Но вскоре ему стало плохо, положили в онкологическую больницу.

А за день до смерти, 14 ноября, мы с Эвуней дежурили в его палате. Дядя Вилли лежал один, и около него постоянно находился сотрудник из разведки. Дядя Вилли был без сознания, состояние - ужасное. Судя по всему, мучили его ужасные сны. Нам казалось, моменты ареста, допроса, суда… Он все время метался, стонал, хватался за голову и порывался встать. Даже упал на пол, и мы втроем не смогли его удержать. В сознание он так и не пришел. Скончался 15 ноября.

Некролог тоже необычный

После смерти настоящего имени разведчика Вильяма Генриховича Фишера до поры до времени раскрывать не стали. Вот отрывок из некролога в "Красной Звезде":

"...Находящийся за рубежом в тяжелых и сложных условиях Р. И. Абель проявлял исключительный патриотизм, имел выдержку и стойкость. Награжден орденом Ленина, тремя орденами Красного Знамени, двумя орденами Трудового Красного Знамени, орденом Красной Звезды и другими медалями.

До самых последних дней оставался на боевых постах".