ОТ ЕЖОВА ДО АНДРОПОВА. КАК СОЗДАВАЛИСЬ ДОКУМЕНТЫ ПРИКРЫТИЯ ДЛЯ РАЗВЕДЧИКОВ-НЕЛЕГАЛОВ

Вадим УДМАНЦЕВ

Когда в феврале в Центральном доме журналиста открылась выставка картин заслуженного работника культуры России Павла Громушкина, журналисты отметили, что в день презентации пейзажами и портретами любовалась вовсе не "богемная", хотя и весьма специфическая, публика — ветераны внешней разведки. Причина такого внимания понятна: 94-летний художник за свою творческую жизнь создал в графике и акварели целую галерею образов легендарных разведчиков: Фишера, Кузнецова, супругов Коэнов и Федоровых, Григулевича, Зарубина, Фитина, Воскресенской, Короткова, Быстролетова, Блейка, Феклисова, Барковского и других. Вчерашние бойцы невидимого фронта пришли разделить радость коллеги — почетного сотрудника госбезопасности Громушкина, кавалера ордена Красного Знамени, трех орденов Красной Звезды, ордена Отечественной войны II степени, двух орденов "Знак Почета"... 

 — Павел Георгиевич, как вы попали в разведку? 

 — В 20-х годах я жил в Марьиной роще и состоял в пионерском отряде при типографии "Рабочей газеты". Уже тогда я все время что-то рисовал, оформлял, мои тетрадки с рисунками всегда были на выставках. И вот однажды директор этой типографии увидел мои работы. Они ему очень понравились, и он пригласил меня учеником хромолитографа в "Рабочую газету". Мне тогда было 14 лет, и так как я всегда мечтал стать настоящим художником, то, естественно, согласился. Потом несколько лет проработал в типографии газеты "Правда". Работа была интересной: часто встречался с Кукрыниксами, Ефимовым, Роговым и другими известными художниками, занимался в изостудии, где преподавали Кукрыниксы, поступил в Полиграфический институт на заочное отделение художественно-графического факультета, дорос до начальника цеха подготовки офсетных форм. "Правда" дала мне квартиру, мебель, я женился. А потом меня вдруг вызвали в райком комсомола: "В органы работать пойдешь?". Я ответил, что хочу быть художником. Позвали второй раз — я опять отказался. Когда в третий раз привели на Лубянку, я уже не стал возражать, согласился. 

С марта 1938 года был зачислен штатным сотрудником — младшим оперуполномоченным в иностранный отдел НКВД (7-й отдел ГУГБ). Но вскоре Николая Ежова арестовали, пришел Лаврентий Берия и ликвидировал иностранный отдел — стал вместо него создавать 5-й отдел разведки. Причем каждого работника он принимал лично с Деканозовым. Всех нас тогда собрали в одном зале среди шикарно одетой публики в иностранных костюмах. Многие из этих людей знали несколько иностранных языков, бывали в длительных загранкомандировках: Александр Михайлович Коротков, Василий Михайлович Зарубин, Исхак Абдулович Ахмеров. Конечно же, я, простой рабочий паренек, был немного смущен, когда впервые в жизни оказался в такой обстановке. Деканозов передавал Берии каждое дело, тот его раскрывал и беседовал. Особенно меня удивили вопросы, которые Берия задавал "старикам"-разведчикам: "Кто тебя завербовал?" — "Работал на Родину, никто не вербовал". — "Иди". Вызвали и меня: "Где ты живешь?" — "В Марьиной роще". — "А с фальшивомонетчиками знаком?". Отвечаю, что нет. Берия покачал головой: "Плохо!". Потом задавал еще какие-то вопросы. Еще запомнилось — в зале сидела высокая девушка-переводчица. Берия ее спросил: "Почему такая худая? Больная, что ли?". Та ответила: "Я здорова. Ничем не болею". Тогда он повернулся к Деканозову и говорит: "Дай ей путевку, пускай съездит отдохнет куда-нибудь:". После того собеседования меня направили в 1-е отделение, которое занималось документацией. Моим непосредственным начальником и первым учителем-наставником был австриец-коммунист Георг Миллер, полиграфист по профессии и удивительно умный, обширных познаний человек. С Георгом мы постепенно сдружились, он ко мне хорошо относился, во всем помогал и с первых дней не боялся доверять мне самостоятельно выполнять задания. 

 — Какое применение могли найти ваши творческие способности в работе в НКВД? 

 — Нас поначалу было всего 3 человека, и о нас никто толком ничего не знал — в комнату, где мы сидели, никого не пускали. Ведь мы занимались изготовлением паспортов и других документов для работы наших разведчиков за границей. Вообще, на мой взгляд, процесс изготовления документации — это самый сложный процесс во всей разведке. Надо было не только изготовить сам документ, нужно было знать порядок его выдачи, массу других особенностей. Все это требовало очень большой точности, профессионализма. К тому же, как я уже сказал, специалистов было мало, и я сразу включился в работу. У нас была колоссальная картотека документов со всего мира. Я поддерживал контакты с МИД, ОВИР, и когда иностранцы приезжали в нашу страну, какие-то документы фотографировались, описывались, эти данные вносились в соответствующие каталоги. А какие-то документы доставлялись к нам из резидентур. У нас были целые альбомы образцов печатей, бумаги, красок, чернил, карандашей, перьев, скрепок и так далее. Все это было строго пронумеровано, и когда надо было что-либо подписать или написать, мы пользовались этой картотекой. Людей мы фотографировали тоже по образцам из картотеки. В предвоенные годы больше в ходу были немецкие, австрийские, французские, швейцарские, чешские документы. Они предназначались для людей, которых направляли на нелегальную работу за рубеж, знавших соответствующие языки. Поскольку у меня красивый прямой почерк, что редко встречается, мне скоро доверили самостоятельно подбирать чернила и готовить документы. Впоследствии мы организовали обработку документов по всем республикам — я туда ездил, мне выделяли ребят, которых я обучал: что и как обрабатывать, на что обращать внимание и так далее. 

 — Изготовление каких документов давалось труднее всего? 

 —Трудно было делать американские документы. Потому что в американском паспорте на странице, где наклеивалась фотография, ставились две выпуклые печати: с одной стороны синяя, с другой — красная. Это очень сложно было сделать. А вообще в каждом документе были свои химические или другие секреты изготовления: где-то черточка не доведена до конца, где-то имелось какое-нибудь пятнышко или что-то еще. Обнаружить такой секрет было очень сложно, поэтому мы очень тщательно изучали и сравнивали все имеющиеся у нас образцы. Какие-то сведения мы получали от агентуры — например, краскотерки, номера красок и места, где их производят. А иногда просто копировали все, как есть. Это был очень сложный процесс. К тому же, как правило, приходилось делать не один документ, а готовить целый комплект. Допустим, нужно изготовить один только паспорт, но мало было в нем все правильно написать, подписать и наклеить фотографию — еще требовалось поставить несколько виз (якобы владелец паспорта уже ездил по каким-то странам), затем "подстарить" хорошенько и только тогда уже можно было передавать его нелегалу. Но каждый такой заказ мы выполняли с большим удовольствием, и проколов по нашей вине не было. 

Есть масса примеров, подтверждающих высокое качество нашей работы. Взять хотя бы случай, произошедший со знаменитой парой нелегалов — Галиной Ивановной и Михаилом Владимировичем Федоровыми, которые проработали во внешней разведке более сорока лет. Как-то в послевоенный период одному европейскому чиновнику что-то показалось неправильным в их свидетельстве о браке. Состоялся суд, который признал, что этот документ действителен, после чего супруги получили швейцарское гражданство и выехали на работу в Швейцарию. А легендарный разведчик и мой друг Вильям Генрихович Фишер — Рудольф Абель въехал и благополучно обосновался в США по собственному английскому свидетельству о рождении. Американцы не заметили ничего подозрительного, хотя на этом подлинном документе мне пришлось выводить-вытравливать штамп о советском гражданстве — его поставили в милиции, когда в 1920 году Вилли с родителями-революционерами прибыл из Англии в советскую Россию. 

 — В вашей биографии говорится, что в 1941 году вы были направлены в командировку в Болгарию. Какие задания вы там выполняли? 

 — Я находился в Болгарии с января 1941-го по февраль 1942 года. Вначале был дежурным в посольстве, потом меня перевели работать секретарем в консульство, затем — в бухгалтерию. Приходили иностранцы. Если попадались интересные документы, я их обрабатывал: фотографировал, выяснял, при помощи каких красок они были изготовлены, какими чернилами сделаны подписи. Но главной задачей была обработка документов и материалов, полученных от агентуры в этой болгарской "точке". Наиболее серьезная политическая информация по ключевым проблемам, связанным с деятельностью стран оси Берлин-Рим-Токио, поступала от высокопоставленного сотрудника одного из иностранных представительств в Болгарии, которого завербовал наш разведчик Василий Иванович Пудин. Пудин приезжал в Болгарию, встречался с этим человеком, получал от него шифры, привозил мне, и я обрабатывал эти документы, их потом Пудин возвращал агенту. 

 — Как относились болгары к советским гражданам? В какой обстановке вам приходилось жить и работать? 

 — Вначале все было нормально. Я осуществил свою давнюю мечту — купил себе мотоцикл "БМВ" — и в выходные дни любил выезжать с товарищем (он был на "Форде") за город. Гонять любил быстро, но ездил еще плохо и часто падал. В 100 км с небольшим от Софии есть старинный монастырь, и пока я там находился, монахи оказывали мелкие услуги: кто сломанную подножку у мотоцикла сделает, кто фару починит. Но, когда в марте 1941 года в Болгарию вошли немцы, начались бомбежки, отношение местной администрации и населения к нам испортилось. У англичан, видимо, хорошая агентура была — они здорово и метко бомбили: железные дороги, станции, немецкие поезда. Мы тогда своих жен сразу же отправили домой, в СССР. За нами и до этого следили, но с приходом немцев "наружка" еще более усилилась. Немцы всегда были на машинах — у посольства СССР постоянно дежурили 5-6 автомобилей. Однажды мы попытались схитрить и выехали с территории посольства на седьмой машине, когда все их автомобили разъехались. Тогда немцы выделили для слежки за передвижениями наших граждан 9 машин. Кроме того, препятствовали движению — понаставили на ближайшей дороге металлических ограничителей проезда, чтобы мы могли объезжать их только по тротуару. 

Когда я выходил на улицу, там меня уже дожидался болгарин-"наружник" (про которого я знал, что он чемпион мира по французской борьбе), брал меня за руку и обязательно сопровождал всюду. Надо было выйти в магазин купить хлеба или сходить посмотреть футбол — он меня держал за руку, так и шли. Конечно же, возникало горячее желание ему врезать — я парень тоже здоровый был, мастер спорта по волейболу. Но тогда меня сразу бы отправили в полицию, поэтому постоянно приходилось себя сдерживать. В условиях войны наружное наблюдение за нами было всегда. Недавно один мой товарищ из ГРУ нашел в архивах полицейское дело, где было написано, что в 1942 году, перед тем как я въехал в Турцию, меня сопровождали 10 человек болгарской полиции. Но я их не видел. 

 — Каким вам запомнилось возвращение из Болгарии в СССР? 

 — Я возвращался на поезде из Софии в Стамбул, затем в Анкару, под Анкарой день-два в ожидании поезда жил в гостинице, потом выехал в Тбилиси, где меня встретили грузинские коллеги. Я с ними долго беседовал, они мне рассказывали об обстановке в СССР, я им — об обстановке в Болгарии. Перед отъездом в Москву нагрузили меня продуктами, как ни отказывался, поскольку я и так вез с собой много сахара, который мы с Кубы выписывали по лицензии. Клубника в Болгарии дешево стоила, и мы варили клубничное варенье. Часть сахара я в дороге раздавал маленьким. На Северном Кавказе, когда наш международный вагон где-нибудь останавливался, у него всегда собиралась толпа голодных детишек — дашь им сахар, они начинают драться, кому не достанется — плачут. Навсегда в памяти осталась неприятная картина эвакуации: жены на телах у мужчин ножами вшей убивали: Обстановка тогда была очень напряженная. Когда был проездом в Стамбуле, зашел пообедать в ресторан недалеко от нашего консульства. Подошла официантка — очень красивая женщина лет тридцати. Честно говоря, впоследствии я более красивых женщин, наверное, не встречал. Мы разговорились. Оказалось, что она русская графиня, эмигрантка. В Турции и на Балканах тогда жило много выходцев из России. Вот и мужчина в штатском, который за соседним столом читал газету, по ее словам, тоже был бывшим царским генералом. Под конец нашего знакомства она со мной поделилась: "Сейчас нас немцы направляют на вашу оккупированную территорию в качестве переводчиков. Вот я и не знаю, что теперь делать...". 

 — Вы не спрашивали ее, верит она в победу немцев или нет? 

 — Об этом разговор не шел. Но тогда и в Болгарии, и в Турции информация о наших победах над немцами освещалась еще не так широко и об СССР больше говорилось с негативным подтекстом. По возвращении в Москву в апреле 1942 года начальник нашей внешней разведки Павел Михайлович Фитин направил меня к Георгию Димитрову. Мы беседовали с Димитровым часов 5-6: обсуждали обстановку в Болгарии, говорили о том, что сформированные там партизанские отряды очень большие, из-за чего их трудно было снабжать питанием и оружием, сложно было ими управлять. В дальнейшем по указанию Димитрова на территории Болгарии стали действовать более мобильные немногочисленные партизанские отряды. Но среди болгар было немало и тех, кто симпатизировал немцам, поддерживал существующий режим. Тем более что на этом можно было неплохо заработать — за голову каждого партизана в полиции платили по 5 тысяч левов. Уже после войны я неоднократно ездил в Болгарию и как-то, просматривая архивные материалы, нашел фотографию — в Пловдиве одна женщина длинной палкой выкалывает глаза партизанам, а рядом на тротуаре лежат отрезанные головы. 

 — Из вашей официальной биографии следует, что в апреле 1942 года вас включили в работу по изготовлению немецких документов для нужд партизан. Вы встречались с Павлом Судоплатовым — руководителем 4-го Управления НКВД (разведка, террор и диверсии в тылу противника) и с легендарным разведчиком Николаем Кузнецовым. Какими лично вам запомнились эти люди? 

 — Судоплатова я обеспечивал документами для партизан. Когда немцы вошли к нам на территорию, они выпустили такое количество различных документов, что просто сами запутались. Даже чтобы на рынок поехать или к родственнику в соседнее село, надо было предъявить какую-то справку. Какую только бумагу они не использовали! Делали документы и на газетной бумаге, и на тетрадных листах, но относились к этому очень щепетильно — для них более важно было, чтобы там обязательно стояла хорошая печать со свастикой. Нужно Судоплатову куда-нибудь уезжать — мы делаем ему документы. А уже после поездки он зайдет ко мне в кабинет, поцелует и поблагодарит — такой вот человек был. Единственный, кто к нам так относился. И вообще он был очень интеллигентный человек. У меня есть много наград: и советских, и болгарских, и ГДР. Но мне наиболее запомнилось, как я получил первый орден — "Знак Почета" — из рук Судоплатова. У нас с ним сложились очень хорошие отношения. Когда его выпустили после ареста, я к нему очень часто заходил и мы подолгу беседовали о партизанском движении. Я до сих пор не знаю, почему он так ко мне привязался. 

С Кузнецовым у меня была всего одна встреча на конспиративной квартире в Москве, куда меня привели работники Судоплатова. Все началось с того, что наши бойцы в боях под Москвой захватили немецкую канцелярию со многими досье военнослужащих вермахта. Затем из этих досье выбрали одно — на имя Пауля Вильгельма Зиберта, которое полностью совпадало со всеми данными Кузнецова: цвет волос, глаз, особые приметы. Мы обсудили с Кузнецовым это досье, в котором были и наградные листы — целый комплект документов, и они ему очень понравились. Мне оставалось только на воинском билете заменить фотокарточку. Потом я узнал, что немцы больше ста раз проверяли у него документы и ничего не заподозрили. Когда же понадобилось повысить Зиберта в звании, мне прислали военный билет, я в нем сделал соответствующую запись и поставил печать — присвоил очередной чин. 

 — В послевоенные годы штат сотрудников, которые занимались изготовлением документов, как-то увеличивался? Скольким ученикам вы дали путевку в жизнь? 

 — Многим. К 1979 году, когда я увольнялся, из нашего отделения создали группу из нескольких человек. Нас стало больше, потому что мы постепенно направляли своих людей под разные "крыши": в ОВИР, другие организации. Во всех "точках" — по резидентурам — тоже работали наши сотрудники. И потом, кроме основной работы в Москве, я ездил в командировки в Минск, Баку, другие города — обучал специально выделенных мне людей, которые должны были впоследствии заниматься обработкой документов. 

 — У вас немало наград бывших социалистических государств — для их нелегалов вы тоже изготавливали какие-то документы? И вообще, насколько интенсивным был обмен опытом с коллегами из разведок дружественных СССР стран? 

 — Я очень часто бывал в этих странах, и иногда мы им помогали, что-то делали и для них. Особенно большое сотрудничество было по линии разведки с ГДР. Мы очень часто встречались с Мишей Вольфом, обсуждали какие-то вопросы. И он часто приезжал сюда, нам помогал. В общем-то, мы всегда беседовали только с руководством. Например, какая нам нужна аппаратура. Мы просили — и они нам ее доставали. И по другим странам я много поколесил — ездил и в Западную Европу, и в Латинскую Америку. Ведь у нас в отделе была своя агентура, которую мы вербовали исключительно для своей работы. 

 — Когда к вам впервые пришла мысль разведчиков рисовать? 

 — Когда был жив Абель. Мы очень с ним дружили: он ко мне приходил домой, я — к нему. Он любил рисовать, как и я, и мы очень часто вели разговоры на эту тему. Так и зародилась совместная идея — создать галерею разведчиков. Абель много рисовал: дома, пейзажи, портреты людей. Он и мне много рисунков подарил. Потом, когда его арестовали, даже в американской тюрьме рисовал поздравительные рождественские открытки для арестованных, которые они потом посылали своим близким. Его рисунки всем очень нравились. Абель всегда хорошо относился к людям, и сам был хороший человек во всех отношениях. Его главная черта — доброта, и еще он очень любил Родину, где его ждали жена и дочка. Позже в его альбом вошли рисунки, на которых он изобразил американских рабочих, тюрьму в Атланте, где он сидел: двор, камеру, тюремные бани. Благодаря художественному таланту Абеля мы сами теперь имеем возможность увидеть его глазами тот драматический период его жизни. Но, когда он вышел из тюрьмы и вернулся на Родину, как-то так и не сложилось вместе осуществить задуманное — создать альбом разведчиков. И все же, уйдя на пенсию, я начал постепенно рисовать портреты людей с натуры или с фотокарточек. Ну а потом руководство запретило мне держать портреты разведчиков в одном месте в большом количестве. Я продолжал рисовать, но ни о каком издании альбома уже разговор не шел.