УДОЧКА ДЛЯ ШПИОНОВ

Николай ДОЛГОПОЛОВ

Наш старейший разведчик (ему сто лет!) Борис Гудзь раскрывает тайны операции "Трест-2".

В этом году Борису Игнатьевичу Гудзю исполнилось 100 лет. В ЧК он пришел еще в1923-м. А уволили тогда молодого и удачливого полкового комиссара из органов в1937-м: во враги народа попала его сестра. Впрочем, может, эта опала и спасла жизнь Борису Игнатьевичу.

Все или почти все его соратники были расстреляны. О нем вспомнили лишь в 70-е. Вот уж кому действительно есть о чем рассказать.

Недавно в "Деловом вторнике" старейшина российской разведки высказал весьма нетривиальную версию о причинах провала Рихарда Зорге, за действиями которого он внимательно следил из московского Центра. А теперь Гудзь впервые приоткрывает совершенно неизвестную страничку в деятельности наших разведчиков.

Итак, год 1932-й. Непосредственные начальники Гудзя объявлены Сталиным и Ягодой горе-коммунистами, они еще не репрессированы, но уже или уволены, или преданы опале. И Борис Гудзь принимает решение: надо срочно уезжать из Москвы.

Японское посольство под колпаком

 — Я понял: работать в Москве сейчас невозможно. Попросился в Восточную Сибирь. В то время ее центр находился в Иркутске.

Граница с Китаем — 500 километров. И там, в Маньчжурии, была уже не китайская власть. Хозяйничали фактически японцы. Белогвардейцев — уйма. Значит, дел для нас много. К тому же в Иркутске работал мой бывший начальник Борисов. Когда приезжал в Москву, звал: давай к нам, в Иркутск, там не соскучишься.

Подал рапорт на имя нового начальника Особого отдела, и меня отпустили. До отъезда я зашел к Артуру Христиановичу Артузову.

В 1931-1932 годах он был начальником Иностранного отдела. Я понимал: близкая граница с Японией — благоприятный трамплин для засылки к нам шпионов. Значит, засылать обязательно будут. А что если применить опыт "Треста"? Создать фиктивную контрреволюционную организацию под нашим контролем?

Но ведь методы работы советской разведки изучают тщательнейше. А проведя две успешные операции "Трест" и "Синдикат", мы их как бы раскрыли. Мне хотелось посоветоваться с Артузовым. До этого я два года работал непосредственно с ним, выполнял его особые поручения. Артур Христианович говорил: "По-моему, можно. Если только сумеете совершить операцию на высшем уровне артистизма. От начала до конца без малейшей оплошности, тогда не исключена возможность применения опыта "Треста". А это большое искусство — чтобы поверили, как удалось с такими асами, как Савинков и Рейли".

С этим я и отправился в Иркутск. Если у японцев установка посылать белогвардейцев из Маньчжоу-Го в Россию для шпионажа, то наша задача — перехватывать их, подставлять для работы своих. Я, без излишней скромности, был особенно хорошо ориентирован в работе японской разведки и контрразведки. Ведь в Москве являлся старшим уполномоченным секретно-оперативного управления. И все материалы, связанные с работой по Японии, проходили через меня. Мы здесь много чего имели.

Их документы лежали буквально у меня на столе. Представляете, я — контрразведчик, которому предстоит заниматься контрразведкой против Японии в Восточной Сибири, держу в руках и изучаю инструкцию харбинской военной миссии по разведке в России. Как они должны работать, кого и каким образом засылать.

Чтобы добыть такие сведения, конечно, без агентуры не обойтись. В Харбине агентурным путем мы проникли в самую миссию, черпали о действиях японцев против нас.

Здесь, в Москве, источник был у нас мощный. Специальное, пятое, отделение работало по посольству Японии и военному атташату. Интереснейшие сведения получали мы о тайных действиях японского посла в России Хирото. Когда из Берлина через Москву проезжал заместитель начальника генерального штаба Японии, он провел совещание с послом и военным атташе. И очень быстро мы получили текст этой беседы.

Посол сообщал, что войну Советскому Союзу нужно объявлять скорее. Посол был в курсе: идет коллективизация, создаются колхозы, отношения ко всему этому сложное, так что положение сейчас затруднительное. Надо это учитывать, ибо потом Советы, несомненно, усилятся и дело с ними будет иметь труднее. Кроме того, посол Хирото вместе с военным атташе написал письмо в генеральный штаб. Советовал: нужно сделать так, чтобы Япония вела жесткую политику по отношению к Китаю и в любой момент была готова объявить ему войну. Все это мы знали. Наш источник находился в посольстве Японии в Москве. Сообщал обо всех секретнейших совещаниях. Он и сам в них участвовал, например, в том, интереснейшем, с замначальника японского генштаба.

Кто же так здорово трудился на ОГПУ?

И так, и эдак пытался я вызвать Гудзя на откровенность. Лет-то пролетело столько... И показывает мне Борис Игнатьевич аккуратно вычерченную схему. Называет ее "картинкой нашей осведомленности". Все линии ведут к послу, в военный атташат. А уж оттуда — в ОГПУ.

 — Помогал японец. Имя-то его известно, но до сих пор оглашению не подлежит.

 — Здесь Борис Игнатьевич непреклонен.

 — Завербовали мы этого морского офицера через женщину, учительницу русского языка. И она довольно хорошо с ним сблизилась. Настолько, что высказывал он ей некие критические оценки в адрес своего руководства.

Догадываюсь, был обижен начальством. Не так его быстро выдвигали и не тем награждали. И нам представилась реальная возможность завербовать его на этой почве. Причем вербовал не непосредственно наш сотрудник, а бывший чекист-контрразведчик, который к тому времени уже трудился на гражданской службе.

Возмутись японец, заяви протест, назови вербовщика, который предлагал ему сделаться нашим секретным помощником, и получил бы от нас в ответ, что к этому человеку мы отношения не имеем. Могла бы выйти громкая история, но завербовали тихо. И источника потом благополучно перевели в Маньчжурию начальником штаба Дальневосточной Амурской японской флотилии. Но до этого здорово нам помог.

Помимо всего остального, раскрыл позицию посла Японии. Сталина это очень волновало. Он в те годы считал японцев первой опасностью, а Гитлера — второй. А какие важные материалы передал о японском офицере генерального штаба Кандоба Масатане, который приступил к работе в Харбине и начал изучать, налаживать разведработу.

Он написал специальную книжку-инструкцию по разведывательной, подрывной деятельности против Советского Союза. И источник этот документ для нас достал.

Так что, как понимаете, обстановка мне была известна досконально. Получилось такое перекрестье: я не только знал, что собираются делать японцы, но и сам понимал, как с этим бороться, что противопоставить.

Проникнуть через агентуру в Харбин

Японцы оказались совсем близко, захватили Маньчжурию. Создали липовое прикрытие — государство Маньчжоу-Го, и 500-километровая китайско-советская граница по Восточносибирскому краю превратилась в японско-советскую. Так что новое уполномоченное представительство ОГПУ в Иркутске образовали совсем не зря. Возглавил его Иван Петрович Зирнес. Начальник Особого отдела — Борисов, а Гудзь был назначен начальником контрразведывательного и иностранного отделения Особого отдела, полномочным представителем ОГПУ по Восточно-Сибирскому краю.

Борис Игнатьевич берет огромную лупу, остренько отточенный карандашик и водит им по заранее приготовленной карте. На ней красным цветом отмечены названия больших городов, маленьких поселков:

 — Деятельность моя протекала в Иркутске, в Чите, — медленно водит он карандашиком-указкой по карте.

 — Вот эта граница области в 500 километров с лишним по реке Аргун и так до Амура, которая отделяла Маньчжурию от Читинской области. Тут, — карандашик ловко попадает в крошечный кружочек, — 53-й погранотряд, почти на самой границе. В этом месте я и оперировал. Здесь, в городке на маньчжурской стороне, тоже называвшемся Маньчжурия, находился японский начальник военной миссии Абара — вел против нас разведку. А японская разведмиссия — в Харбине. И моя задача — проникнуть через нашу агентуру сюда, в Харбин, в эту миссию, чтобы парализовать разведывательные действия Японии. Она вела их уже прямо из Маньчжоу-Го.

Вызвал меня Зирнес: "Когда познакомитесь с обстановкой, приглашу на беседу". За две недели ознакомился с работой, с условиями. Выяснил агентурные возможности Особого отдела.

Встречаюсь с Зирнесом. Разговор идет осторожный: "Вот вы приехали из Москвы, работали с Артузовым. Наверное, имеете хороший опыт..." И вдруг вопрос: "Как вы думаете, есть ли японские шпионы в Восточной Сибири?" Я в недоумении. Спросить такое у человека, который приехал специально для того, чтобы заниматься контрразведывательной работой. Отвечаю, что теоретически возможно. Задача заключается в том, чтобы найти и раскрыть возможных шпионов.

Оказалось, прощупывал меня Зирнес совсем не случайно. Всем полномочным представителям ОГПУ Сталин разослал директиву: в Москве, в центре ОГПУ объявилась группа чекистов. Разглашает сведения, будто ГПУ устраивает липовые процессы. Так что новый мой начальник был весьма насторожен приездом из Москвы как раз этих самых людей.

Решил меня проверить: "Как думаете действовать?" Отвечаю, что на этой громаднейшей территории с населением в полтора-два миллиона множество точек стратегического назначения. Конечно, предвидели возможные осложнения с Японией и строили крепости. Определенные заводы выполняли сугубо военные заказы. И потому требовалось прежде всего обеспечить эти важные точки своеобразным барьером, чтоб никакие чужие разведки туда не проникли, а такие попытки вполне предсказуемы.

Работа предстояла длительная, кропотливая. Совершенно логично было взяться за создание в этих местах агентуры: иначе как защитить стратегические точки? А там, поблизости от них, могут появляться новые подозрительные люди.

Предположительно выдавать себя станут за китайцев или бурятов. Или, тоже понятно, японцы попытаются использовать эти национальные контингенты в своих разведцелях. Налаживание агентурной работы займет уйму времени. Потребуется посылать наших сотрудников по всем этим отдаленным точкам. А что если попытаться создать условия типа тех, в которых проходила операция "Трест"?

Зирнес задумался:

 —А есть ли здесь для этого возможности?

Тут Иван Петрович если не лукавил, то слегка осторожничал. Уж он-то был в курсе операции "Трест" как никто другой. До перевода в Иркутск возглавлял особый отдел в Минске, лично участвовал в поимке Опперпута — нашего агента, потом чекистов предавшего. Знал, что ЧК создавала окна не только на границе в Финляндии, где действовал Тойво Вяхи, но и на западной границе с Польшей.

И взял я на себя смелость напомнить новому моему начальнику, что в его Особом отделе уже пытались начать нечто подобное. Старались проникнуть в Маньчжурию. Но каждый раз наши агенты попадали в руки японской жандармерии. Людей избивали, пытали и в конце концов выколачивали признания, что их послала ЧК. В чем заключалась причина провалов? Посылали не каких-то бывших, не офицеров, не кулаков, а простых людей, соглашавшихся помочь. Появлялись на той стороне как перебежчики, но им не верили, разоблачали.

Но уже была у нас в Восточной Сибири иная крупная агентура. Помогал нам бывший генерал от кавалерии Л.

В Иркутске старый кавалерист был занят в конезаводстве. Немало бывших колчаковских, казачьих офицеров, боровшихся с красными в Гражданскую, осталось в Сибири. Кое-кто просто не успел драпануть, некоторые не захотели. А иные посчитали борьбу со своей Родиной делом бесполезным.

Понял я, что можно создать фиктивную группу типа той, трестовской. И за два года моей работы в Восточной Сибири это удалось, дало первые результаты.

Начал с налаживания переписки между офицерами, оставшимися здесь, с их родней, осевшей на той стороне. Она, собственно, и так велась, но никакого отношения к нам не имела, носила чисто бытовой характер. Постепенно разрабатывал и план внедрения нашей агентуры в Маньчжурию.

Самое трудное было проникнуть через барьер японской контрразведки. Если наших агентов они раскалывали, значит, надо было придумать что-то новенькое. И первого своего курьера мы послали через границу втемную: он даже не подозревал, что его использует советская разведка.

20-летний паренек, сын кулака, против новой власти был настроен враждебно.

Поделился планами с учителем местной школы, которую раньше окончил: вот бы хоть чем-то нагадить Совдепии. А учитель был нашим очень хорошим агентом, как сейчас помню его псевдоним — Сибиряков. Настоящая фамилия Серебряков В. Т.

Ученичка своего знал отлично, дров тот мог наломать немало. И по нашему поручению занялся с парнем по-серьезному. Убедил его бросить глупить: поймают — попадешь в ссылку. А есть шанс совершить благое дело. Поручим мы тебе отвезти нашим людям в Маньчжурию важное письмо. И парень охотно согласился.

"Мечтатели" шли через границу

 — Штаб 53-го погранотряда находился здесь, в Даурии, — Борис Игнатьевич для наглядности точно попадает отточенным грифелем в название поселка. — А рядом — селение Абагай-туй, где директором школы наш Сибиряков. Это уже граница, и железная дорога идет по Маньчжурии. Тут неподалеку и создали мы свое "окно".

Пропустили мы гонца через кордон, и был он в полной уверенности, что обманул пограничников.

Действительно, совершил Сибиряков благое дело. Бывшего ученика отвлек от всяких гадостей и заставил помогать нам. Если и арестуют его японцы, то выколотить признание в том, что завербован чекистами, невозможно. И парня их контрразведка арестовала, принялись избивать. Он возмущается искренне и по-зверски: хочет получить помощь от своих российских единомышленников, как и он ненавидящих Советы, а его лупят.

И японцы поверили. Приступили к настоящему допросу: что за письмо передаешь?

Кому? Известен ли адрес в Харбине?

Дали гонцу в сопровождение жандарма и отправили в Харбин. Там через свою разведку убедились, что адресат настоящий. Настроен против Советской власти и даже связан с японской военной миссией.

Вот так втемную парень и проложил первый след. Но такой рискованный трюк в нашей практике скорее исключение.

Уже потом белые эмигранты с помощью японской жандармерии устроили с той, со своей стороны, еще одно пограничное "окно". Так потом и циркулировали туда-обратно наши агенты и источники плюс их шпионы, которых мы, понятно, сразу же засекали.

Чтобы завоевать доверие, послали за кордон и нашего директора школы, как руководителя одной из антисоветских группировок. Мы выдавали ее за передовую, приграничную. Была у меня такая же группа в Чите — считалось, что там как бы центр всей борьбы. А генерал Л. якобы действует из Иркутска и там даже две группы.

Учитель же в Маньчжурии произвел впечатление весьма благоприятное.

Бывший священник, он попросил разрешения провести в храме церковную службу. Получил согласие местного духовенства, и после этого его акции поднялись. Куда же искать для связи с антисоветским подпольем человека авторитетнее и надежнее?

И пошло-закрутилось. Потом Сибиряков был связан с редактором газеты "Харбинские новости". А журналист, как наш учитель выяснил, оказался нелегальным резидентом в Японии и агентом японской военной миссии, получал поручения прямо от ее начальника.

И вокруг генерала Л. в Иркутске тоже чувствовалось определенное шевеление. Он еще до моего приезда был нашим осведомителем. Все-таки генерал, личность в тех краях известная, могли рядом с ним увиваться какие-то подозрительные люди. И с этим нормальным, лояльным человеком еще до меня договорились, что он в случае чего будет нас информировать. А когда в Маньчжурии, конечно, при нашей помощи, узнали что Центр возглавляет генерал, это белоэмигрантов и японцев обрадовало.

Ну не могли мы их лишать такой радости.

Был среди оставшихся в России белых офицеров еще один толковый осведомитель. Брат этого бывшего полковника, казачий офицер-ротмистр, сбежал за границу. И с нашей подачи между ними завязалась родственная, на первых порах, переписка.

Поезд "Москва — Маньчжурия" переходил границу регулярно, письма, отправляемые в Россию, находились в почтовом вагоне. А в вагоне работал наш человек, который в случае чего мог эти послания нам на время передавать. Короче, мы имели возможность следить за настроениями, планами и намерениями.

Но нас только это уже не устраивало. Мы теперь могли в определенной степени контролировать все каналы пересылки на советскую территорию белогвардейских прокламаций, листовок, а в перспективе денег, вооружения. Ведь как обычно бывает.Сначала листовки, потом контрреволюционная работа, а за всем за этим — пошли разведчики, начался шпионаж.

Попадало в наши руки колоссальное количество белогвардейских воззваний. Особенно старалось "Братство русской правды". Не слабая, могу вам сказать, монархическая организация. Вот какой канал мы организовали.

В конце концов дошло до того, что через наши "окна" на границе перебирались и тот самый наш Сибиряков, и дальний родственник полковника, который работал на эту "Операцию мечтателей". Родственник прихватил с собой еще одного бывшего белого офицера и какого-то связиста.

То есть в 1932-1933 годах почти вся, полагаю, возможная контрреволюционная деятельность и ее потенциальные участники находились под нашим контролем. На второй год операции заставили людей с той стороны границы бесполезно работать, пересылая прямо в ЧК кипы листовок.

У меня же была и другая цель. В книге-инструкции японского генерального штаба значилось, что если у русских белогвардейцев возникнут трудности с ведением разведки в России, то надо будет посылать офицеров-японцев. Так хотелось их сюда заманить. Давали в Харбин через наши фиктивные группы сообщения: в России нет кадров, которые могли бы по-настоящему заниматься разведывательной деятельностью. Старались затягивать японцев, заманивать их сюда. Но дальше эта работа шла уже без меня: отозвали в Москву и отправили резидентом ИНО в Токио.

Операция же продолжалась. Через наши "окна" границу переходили настоящие головорезы — бывшие офицеры. Диверсантов этих пропускали и держали под контролем. Шел 1935-й год, когда Москва приказала: "Операцию мечтатели" прекратить".

Жаль. Но такая сложилась обстановка. Столько развели фиктивных дел. А тут — настоящее, живое. Суду можно предъявить вещественные доказательства: из Японии в СССР направлялись вооруженные бандиты.

В Чите, в Иркутске наши подставные группы принимали настоящих шпионов, диверсантов с той стороны. Надо было продолжать игру. Но Москва решила по-иному. Прислали директиву: "В дополнение наших телеграфных указаний. Подтверждаем необходимость прекращения дела "Операция мечтатели", так как продолжение легенды поставило бы перед нами вопрос о том, как выполнить задания японцев о сборе военных сведений и проведении диверсий... Японцы недовольны отсутствием деятельности в нашей организации. Допускать же действенность хотя бы и путем выдачи ряда аварий и поджогов, имевших место, за действия организации, мы не можем из-за политических соображений. Поэтому прекращение дела освобождает нас от необходимости делать информацию, почти на 50 процентов отличающуюся от действительности".

Далее в приказе предписывалось арестовать бывших белогвардейских офицеров — Кобылкина и хорунжего Перелатова, нелегально переброшенных на советскую территорию.

По этому делу был написан доклад Сталину. Думаю, что решили завершить операцию и по другим причинам. Хотели показать японцам: будете против СССР работать, станем вас безжалостно ловить и сажать.

Трудно было в те годы и работать с агентурой. Люди боялись, что их заподозрят в шпионаже. Ведь в 1935-м уже начинались репрессии. И очень, как уже говорил, Сталину хотелось продемонстрировать, что обвинения в липовых процессах необоснованны. Приказали судить группу диверсантов публично, официальным судом военной коллегии в Иркутске. Легко доказали виновность подсудимых. Те признались, ибо отпираться было бы просто глупо.

"Подполковник Кобылкин Иннокентий Васильевич показывает, что вышел на советскую территорию по прямому поручению секретаря японской миссии в Харбине для связи с существующей на территории Забайкалья организации, которую японцы считали необходимым переключить на осуществление диверсионных актов. В этих целях Кобылкин И. В. был снабжен японской военной миссией оружием".

Даже дата суда в июне 1935 была назначена Центральным Комитетом. Сорвали очень активную, очень эффективную в перспективе работу.

Я начинал ее в 1932-м, и продолжалась она до 1935-го. Арестовывали уже без меня.